Мой товарищ постучал в окно каким-то особым кодом, словно морзянку отбил. Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой парень весьма приятной наружности: полный, высокий, роговые очки делали его похожим на какого-то чеховского персонажа.
– Прошу, – чуть грассируя, сказал он.
Первое, что я увидел, войдя в квартиру, – Вольтера. Двухметровая фигура, сработанная из красного дерева, стояла в глубине комнаты.
Великий мыслитель иронично взирал на кучи заграничного тряпья.
Чего здесь только не было! Американские костюмы, итальянские пиджаки, финские плащи, голландские юбки, английские шерстяные рубашки.
– Выбирайте, – сделал широкий жест чеховский персонаж, как оказалось впоследствии, знаменитый Голем, человек, державший центровую подпольную фарцовку.
– У вас прекрасный Вольтер, – сказал я.
– Да, – ответил он, – остатки бывшего семейного благополучия. Но скоро он покинет мой дом. Один мужик из посольства обещал мне за него приличную партию шмоток. Прошу вас, выбирайте. Мой ассистент покажет вам товар.
Он еще раз оглядел свой склад и крикнул:
– Виктор!
Из таинственной глубины флигеля, где в эту минуту заиграли менуэт старинные часы, появился человек, одетый во все фирменное.
Он поздоровался, щелкнул выключателем, и загорелся под потолком китайский фонарь-люстра. И в ее зыбком желтоватом свете я увидел Гобсека с лицом херувима – человека из моего военного детства.
* * *
Виктор Лазарев появился в нашем классе в сорок четвертом. Мальчик из детской сказки, с большими голубыми глазами.
Цвет его волос я не помню, так как все школьники Москвы до седьмого класса были подстрижены наголо, как солдаты-новобранцы. Только через много лет я понял смысл этого издевательства: нас берегли от педикулеза. Каждый день перед уроками нас строили и проверяли на «форму двадцать», проще говоря, на вшивость: в те годы о детях старались заботиться.
Надо сказать, что у нас был необыкновенно дружный класс и, самое главное, много читающий. Видимо, книги в то несытое и совсем не комфортное время скрашивали наше не очень веселое детство.
Мы читали много и запоем. Из рук в руки переходили книги, которыми мы постоянно обменивались. Дюма, Гюго, Жюль Берн, Борис Житков, Стивенсон зачитывались до дыр.
Мы с нетерпением ждали большой перемены. Именно тогда нам приносили завтрак – всегда одинаковый: полтора свежих бублика и две соевые конфеты.
Никогда потом я не ел ничего более вкусного, чем этот военный завтрак.
Если кто-нибудь болел, то его пайку получал один из нас и по дороге домой заносил заболевшему. Я не помню случая, чтобы кто-то из наших ребят не донес бублики и конфеты до товарища. Это было святым мальчишеским правилом.
