Масштабы моды на Бродского в 95-м году (и особенно в 96-м - сразу после его смерти) были таковы, что я затрудняюсь их охарактеризовать. В то время Бродскому подражали едва ли не все - даже те, от кого это было малоожидаемо, к примеру Олег Чухонцев. Кое-кого Бродский "раздавил" навсегда; к счастью, не Чухонцева, но очень ярко начинавшего Юрия Арабова - безусловно. В 96-м году волна бродскомании докатилась аж до "Нашего современника": я впервые увидел на его страницах стихотворение с характерно бродской интонацией и бродским лексиконом. Надо сказать, в "Нашем современнике" до сих пор попадается такое; например, в N 4 этого журнала за нынешний год была опубликована посмертная подборка Андрея Голова, хорошая и умная - но ведь не без влияния Бродского.
Моё личное отношение к поэзии "рыжего Иосифа" менялось с течением времени. Когда-то я чувствовал отторжение от неё; сейчас оно исчезло. Бродский, с его индивидуализмом и гордостью, с его жаргонизмами и академизмами, с его парадоксальной космополитической имперскостью, с его ледяным отчаянием, - безусловно, большой поэт. Но поэт, которому нельзя, немыслимо, не надо подражать
Думаю, что Бродский надолго "закрыл" для русской поэзии многое. После него оказались сомнительны длиннострочные дольники, однородные перечисления и анжамбеманы; реабилитируются они не скоро. На долгие десятилетия поэтам отныне противопоказано употреблять слова "амальгама" и "зане". Даже кое-какая тематика теперь небезопасна: к примеру, ужасно тяжело стало писать стихи об античности (особенно о римской), о Венеции, о беспощадном ходе времени, о всесилии языка. Малейшая йота "бродскизма" - в одной строке, в одном слове - и всё стихотворение напрочь испорчено.
А бывает и так:
Кто-то стучит. Президент или ген-
сек желают вернуть билет.
Тени отслаиваются от стен,
куда их впечатал свет.
Кто-то пришёл. Это конь в пальто
переступил порог.
Всё заканчивается, особенно то,
что запасалось впрок.
(Геннадий Калашников.
Живая тьма. Новый мир, 2009, N 1)
Из этих строк кричмя кричат бродские приёмы, бродские образы, бродские ритмические решения - к тому же взятые не из первых рук. Бродский, прошедший через Быкова, прихватизирован Калашниковым; какой-то поэтический секонд-хенд, ей-богу.
Я не могу понять: зачем собственные замыслы, собственные идеи, собственные неповторимые чувства перекладывать на чужой голос, фактически приписывать их другому человеку?
В лучшем случае выйдет качественное ремесленничество, как у самого умелого, самого профессионального подражателя Бродского - у Бориса Херсонского, расписывающего в одной и той же адаптированной среднебродской манере православный иконостас и семейство пролетариев-алкашей. Многим такая поэзия нравится, мне же она напоминает искусство фотошопа.
