— Говори, ты, паскуда, — заорал Игорь, не понимая себя от боли и злобы. — Где он? Кто украл?
Лицо старика разбухло, рот открылся. Игорь отпустил горло. Старик лежал, дыша, как при смерти.
— Ну! — Игорь встал, кое-как разгибаясь.
— Не знаю, — вытолкнул старик.
Голову заполнило туманом, горизонт накренился. Чувствуя, что язык уже не служит ему, деревенеет, Игорь молча и с яростью ударил старика ногой в челюсть.
— Откуда же мне знать, — застонал старик еле слышно.
Игорь поднял ногу, чтобы наступить ему на лицо, и в широко раздвинутых глазах старика внезапно, показалось ему, мелькнуло его, Игоря, отражение: злобная нечеловечья маска. Он закричал, сам не зная что, и отскочил. Да что происходит, что делается с ним?!
Пошатываясь, Игорь отошел и сел на берег. Вдруг рот его помимо воли судорожно выдохнул, горло свело. Он упал на траву, вздрагивая от рыданий.
То, что ведьма как-то приближена к Отцу, стало ясно вечером. В квартиру вдруг без звонка, без стука вошел Пан, в оранжевой куртке, длинноногий, сутулый, огненноволосый.
— Привет, — сказал он Дьякону, тревожно сидящему в гостиной, и, подняв кверху палец, свернул на кухню, где краешком было видно — летала по столу рука ведьмы с тряпкой.
Дверь кухни тотчас закрылась. Дьякон посмотрел на Игуменью, стоящую возле кровати с мальчишкой. Она отвернулась.
Дьякон, сам не зная за что, опять почувствовал вину перед Игуменьей. Виноват ли он в том, что она любит его, но вынуждена подчиняться капризам той праздничноглазой самочки?
Кухня была заперта четверть часа. Затем дверь вздрогнула, поползла, и в прихожую боком выпал Пан.
— Дьякон, — сказал он, улыбаясь всей своей оранжевой фигурой. — Все идет лучше, чем мы думали.
Дьякон молча кивнул, чувствуя в себе сиротство.
Пан вышел, не прощаясь.
Но и сознавая, что этот визит поднимает ведьму неимоверно, помня и про ее обещание-предупреждение — «вечером», — Дьякон не остался на ночь. Ведьма ему это еще вернет, он понимал. А все же уехал, не мог не уехать.
Что значила для него Игуменья? Не ошибался ли он, говоря иногда себе, что ничего? Может ли один человек ничего не значить для другого? Значил ли он сам для кого-нибудь что-нибудь? Родитель с его орденом и маразматической войной, мать с ее суеверным обожанием Дьякона как улучшенного отображения ее самой. Братья…
Так или иначе, но на трезвую голову Дьякон не мог представить себе, что будет упражняться с ведьмой в то время, когда Игуменья сидит в соседней комнате.
