— Что-то не так? — тихо спросил он, снова приближаясь к ней.
— Не так? — Она сделала шаг назад и чуть было не наступила на подол платья.
— Да. По-английски это означает «неладно». Вы, кажется… нервничаете.
— Нет. Конечно, нет, — возразила она, пятясь от него, пока не уперлась в деревянную стену. — Мне просто… э… жарко.
— Да, здесь очень тепло. — Два неспешных широких шага, и он оказался перед ней. Упершись локтями в стену по обе стороны от ее плеч, Остин лишил ее возможности двигаться.
Вздернув подбородок, Элизабет смотрела на него, как ему показалось, с прекрасно разыгранным вызовом, и лишь участившееся дыхание выдавало ее волнение.
— Если вы пытаетесь напугать меня, ваша светлость…
— Я пытаюсь поцеловать вас, что будет теперь намного проще, поскольку вы перестали ходить туда-сюда.
— Я не хочу, чтобы вы меня целовали.
— Нет, хотите. — Он придвинулся почти вплотную; аромат сирени опьянил его. — Вас когда-нибудь целовали?
— Конечно. Тысячу раз.
Вспомнив ее негодование, вызванное его вопросом, не была ли она любовницей Уильяма, он поднял бровь:
— Я имею в виду мужчину.
— О, сотни раз!
— Я не говорю про вашего отца.
— О, в таком случае… однажды.
Неожиданно это вызвало у него раздражение.
— В самом деле? И вам понравилось?
— Честно говоря, нет. Было как-то суховато.
— Ну, значит, вы не познали приличного поцелуя.
— А вы желаете показать мне, что такое приличный поцелуй?
— Нет. — Он наклонился и прошептал ей на ухо:
— Я собираюсь показать вам самый неприличный поцелуй.
Заключив Элизабет в объятия, он прижался к ее губам. Боже милостивый, она была совершенством! Губы мягкие, пухлые, теплые и восхитительные.
Когда он провел языком по линии ее сжатых губ, у нее перехватило дыхание. Ее губы раскрылись, и его язык очутился в сладостной теплоте ее рта. Земляника. Вкус земляники. Сладкий, ароматный, соблазняющий.
Остин крепко прижал к себе ее стройное обольстительное тело и наслаждался необычным ощущением, целуя такую высокую женщину.
Рассудок предостерегал его и требовал остановиться, но Остин не мог. Черт! Он хотел бы презирать себя за то, что целует ее, он не должен испытывать интереса к этой наивной девушке, раздражающей его своей невинностью.
Вместо этого он увлечен, возбужден и нетерпелив. Когда она робко дотронулась до его языка, из его горла вырвался глухой стон, и Остин, с силой прижавшись к ее губам, упивался ее дыханием, прерывавшимся легкими стонами. Он потерял всякое представление о месте и времени, способный думать лишь о женщине в его объятиях. Он ощущал ее теплоту и нежность, сладкое опьянение, легкий аромат цветов, исходивший от нее.
