Голицын последовал примеру, бледное лицо молодого человека исказилось болезненной гримасой, будто он вливал в себя не французское шампанское, а серную кислоту.
«Джемс» неожиданно хряпнул пластиковый фужер об пол, тот пружинно отскочил под стол, а офицер что-то буркнул и засмеялся.
— Он говорит, что у вас в России принято на счастье разбивать рюмки. Простите, я не представился, я Паша, переводчик. У меня так болит голова, что я предпочёл бы таблетку аспирина… да вы садитесь и без церемоний, здесь можно держаться по-простому. Я не знаю, вам сказали, что «он» довольно большое начальство… хотя это не моё дело, вам, наверное, объяснят потом…
«Джеймс» сел за стол, переводчик и Голицын рядком, напротив.
— Скажите Александр Сергеевич, вот вы известный режиссер, давно работаете на телевидении, почему вы приехали снимать фильм об эмиграции? — Смешно коверкая по-французски его имя-отчество, начал свой допрос «бонд», а Паша, несмотря, на головную боль, подключил свой автопилот и не отставая ни на секунду, залопотал рядом.
— Я совсем не хотел ехать, я даже не думал об этом, но у нас ведь не спрашивают, мне дали такое задание… это моя работа.
— Странно, кто же вам дал такое задание? Вы, кажется фильмы о милиции снимали, а тут тема совсем другая… странно. С вами беседовали в КГБ? Нам понятен их интерес к русской эмиграции. У вас ведь кажется, здесь тоже есть родственники?
"Быстро же они навели справки" — мелькнуло в голове у Голицына.
— Да у меня троюродный дядя, по отцовской линии, князь Голицын. Я собственно решился на эту поездку, чтобы с ним увидеться, поговорить и вернуться, но потом понял, что наша встреча, да и вообще, все эти русские люди, они замечательные, они другие… у меня от их рассказов, что-то внутри прорвало.
Голицына несло, он не мог уже остановиться, но чем дальше он рассказывал о себе, о матери, о своих переживаниях, о том, что, он понимает, что по возвращению, от него так просто не отстанут, а потребуют отчётов, и может быть за этим последуют ещё командировки, которые будут ему отвратительны и он никогда не сможет ничего подписать, никогда ничего не сможет плохого рассказать ни о ком из этих героических русских парижанах, которые его так сердечно здесь принимали…
Он говорил, Паша лопотал как пулемёт, а Александру Сергеевичу всё казалось, что «джеймс» откинувшись на спинку стула, смотрит на него иронически и ждёт чего-то другого, более важного, а не той сентиментальной белиберды, с поисками справедливости и угрызениями совести, которыми он его пичкает уже целый час.
