Но прежде всего экспедиция, ее результаты. Если в конце пути и ждет неудача, в общей сложности ничего не изменится. Разве только погаснет маленький маячок, светивший всю жизнь. Он - не самый яркий, но луч его, как мост, перекинут из настоящего в прошлое. Тем он и дорог. Забытый, никому не нужный мост, порождающий лишь горькие воспоминания. Пусть он рухнет!
– У туркмен существует поверье, что шакал собирает все грехи людей, - сказал Мергенов, - поэтому он и плачет, жалуется на свою судьбу.
– То-то я думаю: почему это шакалы никак не переводятся, - пошутил Игорь Петрович. Но тон его не был шутливым. - В Каракумах, коллега, много интересного, - сказал он, возвращаясь к недавнему разговору. - Вот следы, например. Не мы их обнаружили первыми…
– Как не мы?!
– Так… - Голос Игоря Петровича прозвучал из темноты, словно из глубины веков, глухо и тускло. - Когда-то давно я знавал человека, который видел такие же следы.
– Ну и что же? Только следы?
– Только… Он сделал с них гипсовый слепок, но ученые мужи сказали ему, что он фантазер, мистификатор и… еще много неприятного наговорили. Даже… - Игорь Петрович усмехнулся, - даже врагом науки назвали.
– Не понимаю.
– Он тоже не понимал.
– Ему не поверили, да? Подумали, что слепок - подделка?
– Да.
– Но почему же враг?
– В те времена, коллега, было много так называемых врагов. Больше - вымышленных, значительно меньше - настоящих. Но… давайте-ка лучше спать. Зола есть зола, и никакими угольками ее не разожжешь, как ни раздувай. Зачем же чихать от пыли… Как это говорится: «Блаженны подавляющие свой гнев и прощающие людей»…
Глава третья. Тени
Но чихать от пыли все-таки приходилось. Прошлое не желало быть только прошлым. Иногда оно коварно таилось где-то внутри, как гюрза под кустом селина, и вдруг стремительно, по-змеиному, набрасывалось и кусало. Иной раз становилось в позу обличителя и требовало ответа за все, в чем был и не был виноват. А порой превращалось в настоящее. Разве не оно, не прошлое заставило его сейчас пойти в Каракумы?
Игорь Петрович прислушался к ровному дыханию Мергенова… Когда-то и ему было двадцать пять, он тоже умел восхищаться и увлекаться, быстро засыпать и просыпаться в радужном настроении.
Когда-то… Так ли уж все далеко? Так ли далек тот студент, который увлекся Каракумами и уехал в Туркмению, не слушая ничьих возражений и не жалея о заманчивой работе, предложенной в институте?
После Ленинграда ему было непривычно бунтующее солнце; тяжелыми золотыми слитками оно лежало в широких ладонях листьев катальпы, дробилось на мелкую монету в говорливой арычной воде. Ему было в диковинку неистовое цветение джиды. Подрагивая на ветру узкими острыми листьями, точно язычками серебристо-сизого пламени, она издавала такой сильный и приторный аромат, что, казалось, рядом распахнула окна и двери большая кондитерская. Но было жарко, и кондитерских изделий не хотелось. Хотелось прохлады.
