Для горца все книги, написанные по-арабски, едины, все они кораны, а значит, святые. Так уж заведено считать, что коран писался святыми. Потому-то горец, извечно относился к корану с особым почтением и трепетом. И брал он его в руки, славя аллаха, милостивого и милосердного…
Ника-Шапи взял коран, развернул его наугад и, приблизив к глазам, стал читать: «Жизнь — что мельница, вертится, как жернов, и дробится, как зерно».
И не успели слушатели уразуметь смысл услышанного, как до слуха слепою Ливинда долетели слова: «Белый всадник приехал к Муумине! Белый всадник!»
— Слышите? — встрепенулся Ливинд. — Про белого всадника говорят!
— Опять, наверное, поддразнивают Муумину.
— А вдруг правда, сбылась моя мечта! — слепой Ливинд поднялся и повел за собой гостей на балкон. — Вы не видите его?
— Кого?
— Как кого? Белого всадника!
— Успокойся, почтенный Ливинд. Никого нет. Только дети приплясывают и что то кричат.
— А где Муумина?
— Вот она, только что вошла во двор и пригнала овец.
— Муумина! — крикнул Ливинд.
— Я здесь, отец!
— Иди сюда, дочь моя, иди скорее.
Муумина как на крыльях взлетела по лестнице, поклонилась почтенным людям и, в счастливом своем возбуждении, прильнула к отцу.
— Это правда, дочь моя? Правда? — обнимая ее, спросил слепой Ливинд.
— О чем ты, отец?
— Слыхала, белый всадник к тебе приехал?
— Да, отец!..
— Вот видите!.. Я же говорил, я же всегда говорил, что он явится!..
— Неужели сбылось?! Вот ведь чудо какое! — в один голос заудивлялись гости.
— Я же говорил, он обязательно должен был явиться к моей Муумине. Но где же он? Подведите меня к нему. Где он, доченька?
— Он уехал, отец. У него очень важные дела.
— Не захотел увидеть твоего слепого отца! — огорчился Ливинд. Ведь в придуманной им сказке белый всадник одним взмахом руки делает зрячим слепого…
— Нет, нет! Это я не велела ему провожать меня до дому!
— Почему же, дочь моя? Постыдилась нашей бедности?
— Просто мне не хотелось, чтобы аульчане его видели. И без того меня все дразнят.
— Наоборот, ты должна была привести его к нам. Пусть бы люди видели. Ты же счастлива?
— Да, отец.
— Каков он из себя, дочь моя. Что ты молчишь? Хотя ладно, молчи. Я и без слов понимаю, что он, должно быть, настоящий джигит.
— Уезжая, он просил, если со мной что-нибудь случится, позвать его. Сказал, тотчас прискачет.
— Так и сказал?
— Да, отец! — Лицо Муумины светилось счастьем.
— Великое тебе спасибо, всемилостивейший аллах, ты внял моим мольбам. Слышите, люди, я счастлив радостью моей дочери! Она ведь достойна…
