– Он здесь, с нами, – совсем тихо, чтобы не услышал Глушков, произнес Гельмут. – Он спрятан в подошвах вибрам Илоны. Два контейнер, каждый – по один фунт…
– Я снимаю с вас грех, Гельмут, – сказал я и скрипнул зубами: измученное веревками плечо вдруг пронзила острая боль. – Если бы вы успели выписать мне еще один чек на сто тысяч, то было бы совсем хорошо…
– Что? – ахнул немец и после паузы: – Не понимаю. Я никогда не понимаю русских.
Вертолет гнал на высоте пять тысяч метров неизвестно куда, ведомый дрожащей рукой алчного безумца. Мне казалось, что прошла целая вечность после того, как мы оторвались от заснеженного плато, но когда я посмотрел на часы Гельмута, то был немало удивлен: прошло всего двадцать минут.
Некоторое время Глушков не подавал признаков жизни и не экспериментировал с управлением. Он застыл в кресле, глядя через окно на островерхие пики. Сориентировался он или нет – не знаю, но было похоже, что он увидел знакомые очертания.
– Эй! – не оборачиваясь, крикнул он. – Спасатель! Объясняй, как приземляться!
Принимая во внимание такие заявочки Глушкова, я пришел к выводу, что отчаянность и излишняя самоуверенность – результат слабых умственных способностей.
– Ты не сможешь посадить вертолет, – ответил я.
– А ты сможешь?
– И я не смогу.
– По-твоему, мы будем вечно болтаться в небе?
– Ну, насчет вечности можешь не беспокоиться. Скоро закончится керосин.
Глушков помолчал, переваривая информацию.
– По-твоему, я должен ждать, когда закончится керосин?
Я промолчал. Убеждать дурака – себе в убыток. Вертолет дрогнул и стал заваливать нос книзу. Немцы забеспокоились. Гельмут, сидя спиной к кабине, начал крутить головой.
– Как вы думаешь, Стас, что он делает?
– Послушай, спасатель! – крикнул Глушков. – Я тут, в общем-то, во всем разобрался, только не могу понять, как притормозить.
– Выставляешь наружу ногу и притормаживаешь, – ядовитым голосом ответил я.
– Дошутишься у меня, – вяло пригрозил Глушков, понимая, что напугать меня в самом деле уже нечем. – Послушай, а может быть, ты все-таки попытаешься посадить его? Если все обойдется – отпущу.
Глушков был слишком спокоен. На плаху с таким настроением не идут. Значит, был уверен, что все обойдется, что я, покуражившись и отведя душу, все же возьму управление и посажу вертолет. Знал бы, что я искренне не видел никаких шансов на удачу. Что я мог, имея за плечами лишь два года теоретической подготовки в школе ДОСААФ да неполный семестр МИГА, откуда меня досрочно турнули.
