– Так не бывает.
– О, еще и не так бывает.
– Но вы же понимаете! – На этот раз выкрик получился.
– Понимаю. Что ничего не понимаю. И не только я. Никто ничего не понимает. Понятненько? Я знаю только одно: если ты выйдешь из этой квартиры на улицу, то до вечера не доживешь. У тебя тормоза откажут, в метро поедешь – под поезд рухнешь. Кирпич на голову. Мало ли способов. А ты мне должен рассказать – почему все происходит именно так, как происходит. Только ты знаешь, только ты сможешь ответить. Расскажешь?
– Попробую. Вы когда-нибудь слышали про золотой запас? Который есть у нашей прекрасной страны?
Майор невольно подался вперед.
– Так вот. Фридман кое-что выяснил. Нет у нас никакого запаса. Точнее так: он есть, но на тридцать процентов, если не больше, состоит из меди.
Баринов очень внимательно посмотрел на молодого мужчину напротив. Тот шумно отхлебывал из чашки растворимый кофе. Ввалившиеся щеки, всклокоченные волосы. Небрит. В глазах
скука
боль
усталость
Баринов искал там страх, но не нашел. Полная апатия. Комитетчик тихо выругался. Его собеседник трясущейся рукой поставил на журнальный столик чашку, попытался закурить. Ничего не вышло.
Тогда он просто взял и заплакал. Тихо. Тонко. Его плач переходил в вой и причитания, а иногда – совсем затихал. Его плечи неровно подергивались. Он плакал без слез. Только голосом, лицом, но не глазами.
Это очень страшно, когда плачут так.
Баринов не смог преодолеть порыва. Он протянул руку и погладил плачущего мужчину по волосам.
– Ты плачь, плачь, если хочешь, ладненько? Легче тебе, конечно, не станет. Но ты плачь.
Он медленно встал и вышел на кухню. Вернулся с бутылкой коньяка. Поставил на стол. Достал из кармана трубку сотового телефона, положил рядом.
– Я пойду, – тихо сказал он. – А ты – плачь. Если захочешь – позвони мне. Не захочешь – все равно позвони. Ты должен жить.
Майор быстро ретировался, а мужчина еще плакал минут двадцать. Потом молча пил коньяк, чокаясь с оконным стеклом. Потом ходил из угла в угол, считая шаги. Надо было лечь и уснуть, но ничего не выходило. Он взгромоздился на широкий подоконник с ногами, уткнул в подбородок колени и закрыт глаза. Хотелось пустоты и тишины, но не получилось. Пришли видения. Они сменялись, одно за другим, как картины и действия в гротесковом театре. Невидимые рабочие сцены незаметно и молниеносно перемещали декорации, и он – единственный зритель в огромном зале – даже не успевал понять, что происходит.
