Володька не то чтобы побаивался или как-то особенно уважал Кузьму. По правде говоря, он даже презирал его, презирал за житейскую простоватость, за неумение схитрить, извернуться где надо. Ну не дурак ли в самом деле?
Где хуже да труднее работа-туда и его. На Шопотки, например, сроду никто с косилкой не езживал-дорога туда грязная, с выломками, зимой едва добираются, — а этого председатель в один присест окрутил. «Кузьма Васильевич, выручай, — кроме тебя, никто не проедет», — Володька сам слышал этот разговор в правлении. Кузьма Васильевич и раскис.
И все-таки ему сейчас ох как не хотелось позориться перед Кузьмой.
«Хоть бы он заболел, хоть бы в яму какую свалился по дороге», — думал Володька.
Напрасная надежда! Едва он выехал на луг, опоясывающий холм, как тотчас же увидел лошадей Кузьмы.
Высоко на холме, будто под самым небом, жарко горел огонь, и отблески его алой попоной пламенели на белой Налетке, стоявшей рядом с рослым угольно-черным Мальчиком. Колхозницы, сгрудившись вокруг костра, готовили ужин, а один мужчина, потряхивая светлой большой головой — это был Кузьма, рубил дрова.
Володька призадержал лошадь, мучительно соображая, как ему поступить: то ли подъехать с повинной головой, то ли, напротив, подкатить этаким чертом, которому все нипочем.
Верх взяло последнее. Пропадать — так уж пропадать с музыкой!
На вечерней заре громом раскатился топот копыт. Перепуганные лошади, бродившие по лугу, ошалело всхрапывали, шарахались в стороны. Холодный ветер-откуда только взялся — резал лицо, расчесывал волосы.
У избы, едва не сбив какую-то бабу, Володька на всем скаку осадил гнедуху, лихо спрыгнул наземь.
А дальше, как и следовало ожидать, открылся, целый митинг.
— Это тебя где черти носят? — кричал, наседая, Никита. — Кто за тебя чайники греть будет?
Володька огрызнулся:
— А если у меня гнедуха убежала?
— У тебя гнедуха-то особенная — за девками бегает, — поддела Параня.
— Я не согласен. Ежели он за кашевара, то чтобы к моему приходу все было в аккурат.
Володька метнул свирепый взгляд в сторону Кольки.
Чистенький, волосики влажные, причесаны, уже и переодеться успел: белая рубашка с коротким рукавом, на ногах тапочки. Как же, воображает себя рабочим классом, культурно отдыхающим после трудового дня!
— Что глазищами-то завзводил? — накинулась Параня. — Правду парень говорит. На год тебя старше, а за взрослого робит.
И пошло, и пошло. Манефа, Устинья, кривой Игнат, даже старик Егор, молчун по природе, и тот что-то прошамкал…
