Вдруг дыхание Хэчу прервалось, он сделал судорожный вдох и замер. Забыв обо всем, Аю закричала, забилась, затрясла его плечи. Хэчу открыл глаза, посмотрел на нее долгим взглядом. Потом слабо улыбнулся, и жизнь ушла из его глаз.
– Слишком поздно, – тихо сказал шаман, опускаясь на корточки. – Слишком поздно.
– Поздно – для чего? – сквозь рыдания выговорила Аю.
– Яд подействовал слишком быстро, – отчетливо сказал шаман.
Аю подняла голову и уставилась на него сквозь пелену слез.
– Кто-то убил Хэчу? – Ее голос прервался неверящим всхлипом.
– Сомнений не может быть. Это яд, – жестко ответил шаман.
У Аю все поплыло перед глазами. Сквозь туман она увидела склонившееся над ней лицо Дархана, его голос:
– Дайте вынести ее на воздух. Освободите юрту! Я полагаю, что решение по столь малозначимому вопросу приму сам, так как у меня нет причин считать себя пристрастным. Прошу извинений у высокородных гостей, но сейчас для нас главное – найти убийцу и похоронить брата достойно. И позаботиться о вдове.
– Не… не надо так. – Аю попыталась воспротивиться, но туман уносил ее куда-то далеко-далеко, и Хэчу сквозь туман улыбался ей. Прощая.
О поводе для совета все и думать забыли. Неожиданная смерть хулана Хэчу была серьезным событием. А обстоятельства этой смерти были куда какими странными. Довольно быстро установили, что хулан был отравлен чашей с айраном, которую кто-то поднес ему во время пира. Как всегда бывает, когда собирается вместе много людей, точно понять, кто именно, было невозможно, тем более что яд подействовал не сразу, а выпито и съедено было немало. На пиру были главы всех степных родов, брат и жена хулана. Подозревать кого-либо из них было немыслимо.
Ургаши, на которых и хотелось бы свалить вину, как назло, были абсолютно вне подозрений: они на глазах половины поселка весь этот день развлекались ургашской игрой в бабки, и вблизи юрты Хэчу их ни один человек не видел.
Нет ничего хуже того, чтобы подозревать в злом деле уважаемых людей, когда нельзя определить это точно. Но хулан был отравлен. Над становищами охоритов повисла вязкая, виноватая тишина, люди стали реже улыбаться и чаще говорить на малозначимые темы, отводя глаза: у всех на уме был один и тот же вопрос, каждый имел свою мысль и боялся высказать обвинение.
Аю голосила по мужу так, что слышно было на все становище. Растрепанная, жалкая, она днем и ночью сидела возле мертвого мужа, будто все еще надеялась, что хулан откроет глаза. «Надо же, а казалось, что они живут без особенной любви», – шептались удивленные всевидящие кумушки.
