Дверь в купе энергично раздвинулась, пропустив пару здоровенных молодых людей с огромными рюкзаками. Один из них на ходу докуривал самокрутку, и старички недовольно зашикали. Парень засмеялся, приспустил стекло и выбросил окурок в окно.
Эрик тоже недовольно поерзал на месте и перешел на русский шепот:
— Вот видишь, до чего дошла наша молодежь. Курят свою траву, где хотят, не стесняются никого. Я тут как-то вечером пошел в кино, так думал, одурею от наркоты, экран весь как в тумане. У меня одна из дочек в Милане живет, в дорогой школе учится, я бешеные деньги за нее плачу, а она дурака валяет, по дискотекам шляется.
— А ты не плати. Пусть будет, как все. Может, одумается.
— Вот я в советскую школу ходил, и все вокруг бедные были. Выбора никакого, соблазна никакого, но зато я учился, книжки читал, поэзию наизусть заучивал.
— Ты к нам до сих пор ездишь?
— В последний раз сорвалась у меня работа. Должен был с Олимпийским комитетом в Москву лететь. Да ведь вы в Афганистан вошли, и все страны устроили бойкот Олимпийским играм. Хотя, знаешь, я не жалею. При всей моей любви к народу я как только оказываюсь в швейцарском самолете — у меня сразу будто гора с плеч. Чую, что наконец-то в безопасности, на своей территории.
— Почему так? Разве за тобой там ходят? Ты же почти наш, — удивился Леня.
— Ну конечно, “ваш”! Держи карман шире. Я тебе как-нибудь расскажу, какая история у меня там была… А кстати, я читал, что опять выслали какого-то диссидента. Кажется, писателя.
Леня сделал вид, что последних слов не расслышал, порылся в своей сумке и достал книжечку.
— Ты стихи любишь? Хочу знать твое мнение, — и, раскрыв наугад, прочитал: — “Прости за все. За то, что не сумела, и не пришла, и не успела, не поддержала в трудный час. Прости за все. За преданность прости, она навек стеной неколебимой стоит на подступах к тебе…”
— Ну-ка покажи, — и Эрик потянулся к синей обложке, перебросил несколько страниц, пробежал наспех. — Мне нравится, звучит почти страшно. Но ведь у русских писателей все навзрыд. Это кто сочинил?
— Да одна дама. Ее уж нет в живых, только это и осталось после нее, — и, помолчав, добавил: — И еще дочка.
Тень любопытства, как легкое дуновение сквозняка из приоткрытого окошка, скользнула по лицу Эрика. Он даже приготовился спросить о поэтессе и о дочери, но не успел, потому что Леню осенила мысль. Как же он раньше об этом не подумал?! Его надежда на спасение сидит рядом, а он мучился и не мог придумать, у кого достать необходимую сумму!
