Раздаются свистки гестаповцев, обнаруживших побег, гулкий топот кованых сапог, быстро нарастающий лай собак.
— Если Ковача нету, — из последних сил шепчет умирающий, — найди… найди…
Но то ли Гудба затрудняется в выборе надежного человека, то ли кровь заливает ему горло — Гриша никак не может понять фамилию второго человека, которому можно доверить важную тайну: Благовер, Дол-говер или Многовер…
Свора собак и гестаповцев уже рядом. Вацлав Гудба падает, взмахнув рукой: беги!
Гриша пожимает уже безжизненную руку старика и бросается в речку.
В воде холодно. Темно. Луна скрылась. Где-то далеко позади на все голоса лают и поскуливают овчарки, оголтело свистят гестаповцы, тяжело ухают по гулкому берегу большие кованые сапоги.
Мало-помалу все звуки стихают. Вода кажется теплее, приятнее… Гриша плывет на спине, отдыхает… И кажется ему, что не Эльба это, а родной Иртыш…
В костре догорел последний уголек. Перед тем как совсем погаснуть, он вспыхнул небесно-синим огоньком, покраснел ярче обычного, в последний раз освещая пещеру и свернувшегося возле теплого камня беглеца, потом изогнулся тонкой оранжевой змейкой, почернел и угас.
* * *
У человека, вынужденного долгое время скрываться, вырабатывается особое чутье, ощущение близкой опасности.
Идет он густыми лесами, глубокими ущельями, выбирает безлюдные тропы да теневые стороны, случается, что забудется, начнет напевать или насвистывать и вдруг, ни с того ни с сего, остановится, застынет, весь превратится в слух и внимание.
Кругом ни звука, ни шороха. Только собственное сердце стучит усиленно и четко, будто твердит: «Не верь! Не верь! Не верь!»
И уж лучше не верь обманчивой тишине. Вслушайся, всмотрись…
Гриша проснулся. Он еще ничего не слышал, не видел, но был уверен, что кто-то приближается к пещере.
Кто? Человек? Горный олень? Дикие козы? Орлица вернулась отомстить?
Ничего не видно. А на сердце давит, гнетет.
Такое ощущение бывает перед грозой. Проснешься — и чувствуешь: надвигается на тебя что-то тяжелое, душное. Посмотришь — грозовая туча. Но в эту ночь на небе, густо усыпанном звездами, не было ни облачка. Ущелье, доверху заполненное темно-лиловым туманом, напоминало полноводную спокойную реку. На противоположном берегу этой дымящейся реки, из-за голой скалы с одинокой горбатой сосной осторожно, как пленник из-за ограды концлагеря, вылезала огромная багровая луна.
Послышался далекий шорох камешков под чьими-то ногами.
«Гардисты, — мелькнула догадка. — Не хватает попасться в их лапы возле самой Туречки!»
