Вот и сейчас он решительно направился к выходу, отбросив всяческие глупые колебания: ждать — не ждать, но рядом с вахтером висела свежая стенгазета, перл творения студийного профбюро, и Дан остановился почитать интереснейшую статью о пользе своевременной уплаты профсоюзных взносов. Читал он ее минут пятнадцать, смакуя и повторяя про себя каждую чеканную фразу, пока не поймал на себе подозрительный взгляд вахтера, скользнувший между ушанкой и поднятым до глаз овчинным воротником.
Взгляда Дан не снес, вышел из студии, сел в автобус и поехал на Октябрьскую улицу — устраивать себе выходной, читать «Седую старину Москвы», смотреть телевизор, а вечером завалиться к знакомому по имени Валерий Васильевич, к его толстой и доброй жене Инне, шумному сыну Антону и вечно молчаливой теще Марфе Петровне, которая если не варит суп, не печет пирог, не жарит котлеты, то сидит в темной кухне, не зажигая электричества, и смотрит на холодную плиту, еле заметную в плотном мраке, смотрит на нее с тоской человека, который сварил, испек, пожарил все, что мог, делать больше нечего, жизнь кончена, пора вешаться или травиться газом.
Дан как-то спросил Валерия Васильевича:
— Вы не боитесь, что она все-таки откроет краники у плиты — и ку-ку?
— Не откроет, — уверенно сказал Валерий Васильевич, — ей нас жалко: мы без нее пропадем.
С семьей этой Дана познакомил друг Коля, невесть как туда втершийся, но быстро завоевавший неземную любовь всех четырех ее членов. Даже крикливая Люська пришлась там ко двору. Их радостно встречали, тормошили, обнимали, закидывали ворохом вопросов, ребенок непрерывно заливался смехом, теща Марфа Петровна на секундочку выходила на свет божий, щурила глаза, прикрывала их ладошкой, улыбалась, говорила журчаще: «Здравствуйте вам, гости дорогие!» — и снова скрывалась на кухне, где немедленно загоралась лампа, конфорки, духовка, «пора вешаться или травиться» отодвигалась на неопределенное время, начиналась пора готовки. Теща говорила про Колю: «Надежный человек». «Надежный» в ее понимании — здоровый, сильный, уверенный, умеющий сметать все выставленное тещей на стол, — от пирогов до борща, и, конечно, женатый.
Дан, по ее мнению, был ненадежным: здоровый — да, сильный — тоже, но вот уверенности в голосе и во взгляде маловато, ест плохо, холодец фирменный ковырнет, пирожок проглотит, салатиком переложит — и сыт. Разве это мужик? Да еще и неженатый… Последнее возмущало не только тещу, но и всю семью, за исключением, естественно, сына Антона. Инна была как раз из тех жен друзей, которые вели в дом незамужних подруг и знакомили их с Даном. Скольких ее приятельниц знает Дан? Десяток, не менее. С двумя из них даже намечались кое-какие близкие отношения, окончившиеся, впрочем, ничем, как и следовало ожидать. Дан не любил сватовства и заранее относился к нему с предубеждением, говорил о том Инне, но разве она послушает? Она одержима одной идеей, и, как в песне, «никто пути пройденного у нас не отберет». Поэтому Дан в последнее время не сообщал заранее о своем приходе, являлся неожиданно, чтобы не встретить там очередную невесту. Считал: придет срок — сами, найдем суженую, своими хилыми силами.
