Княгиня не встречает Екатерину на дороге в столицу, не присоединяется к императрице у казарм Измайловского полка, и все это под вполне веским дамским предлогом -- неготовности мужского платья, в котором юная амазонка хотела явиться среди заговорщиков. Накануне вечером, отослав Орлова "стрелой мчаться" в Петергоф, Екатерина Романовна решила примерить свой наряд, "но портной опоздал". "Когда же я оделась, -- рассказывает Дашкова, -- оно жало и стесняло мои движения. Чтобы не возбуждать подозрения со стороны домашних и прислуги, я легла в постель"43. Этот незначительный эпизод проводит четкую грань между реальными заговорщиками и теми, кто играл в заговор. Наверное, пыльный и усталый Алексей Орлов, всю ночь скакавший туда и обратно по Петергофской дороге, выглядел не слишком респектабельно.
Сама Екатерина, поднятая в 6 часа утра с постели, "даже не сделав толком туалет, села в карету"44, как она писала позднее Станиславу Пониятовскому. Шаг достойный удивления. Екатерина II, всю жизнь так много внимания уделявшая театрализации каждого своего жеста, в решающий момент умеет отодвинуть второстепенное, ради важного, бутафорское, ради настоящего. Только в середине дня 28 июня, оказавшись в Летнем дворце, Екатерина, которой уже присягнули гвардейские полки и Сенат, сумела умыться, переодеться и причесаться как следует. В нужный момент императрица пренебрегает даже правилами приличия, не то что мужским платьем. Зато потом, когда войска двинулись в красочный поход на Петергоф, императрица предстала перед ними в мундире Преображенского полка.
Если мы обратим внимание, сколько раз за день 28 июня Дашкова переезжает из дворца домой и обратно, возвращается к императрице, то заметим, что Екатерина Романовна словно нарочно старается заполнить чем-то время этого решающего и очень напряженного для заговорщиков дня. Вращается возле Екатерины в кругу главных действующих лиц, напоминает о себе ярким, очень театральным жестом с возложением на императрицу ленты ордена Андрея Первозванного, даже отвлекает императрицу от дел. И все для того, чтоб напомнить о себе. Если б Екатерина реально нуждалась в Дашковой в момент составления манифеста и разговора с сенаторами, она бы вспомнила о ней сама. Но княгиня как будто не может остановиться.
"Заметив, что императрица была украшена лентой св. Екатерины и еще не надела Андреевской -- высшего государственного отличия -- ... я подбежала к Панину, сняла с его плеч голубую ленту и надела ее на императрицу, а ее Екатерининскую, согласно с желанием ее, положила в свой карман". -рассказывает Дашкова. Этой алой ленте, надетой на черное платье, в котором в дни траура по Елизавете Петровне петербуржцы привыкли видеть новую императрицу, вскоре суждено было сыграть важную роль. "Государыня предложила двинуться во главе войск на Петергоф и пригласила меня сопутствовать ей, -- продолжает рассказ Екатерина Романовна. -- ...Желая переодеться в гвардейский мундир, она взяла его у капитана Талызина, а я, следуя ее примеру, у лейтенанта Пушкина... Я уехала домой переодеться, а по возвращении моем я застала ее в совете, рассуждавшем о будущем манифесте. Так как известие о бегстве императрицы из Петергофа... уже могло дойти до Петра III, то я думала, что он двинется к Петербургу... Я подошла к государыне и на ухо сообщила ей свою мысль, советуя принять всевозможные меры... Мое нечаянное появление в совете изумило почтенных сенаторов, из которых никто не узнал меня... Екатерина сказала им мое имя... Сенаторы единодушно встали со своих мест... Я покраснела и отклонила от себя честь, которая так мало шла мальчику в военном мундире"45.
