— Без изменений, — буркнул над ухом голос Устьянцева.
— Если что, не зевай, командир.
Брянов хохотнул и сам удивился этому, и вспомнил детскую сказку о «планете радости», откуда космонавты будто бы не хотели уходить.
Он стоял в траве по колено, ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Потом различил гребенку леса на фоне звездного неба. В лесу время от времени мелькали слабые разноцветные огоньки. Он шагнул в ту сторону, где огоньков было больше, и услышал то ли вздох, то ли стон. Огоньки замелькали чаще и вдруг все разом погасли. Но оранжевый путеводный маячок робота не остановился, не замерцал, и Брянов продолжал идти, чувствуя, как совсем по-земному трется о ноги высокая трава.
— Не увлекайся, — услышал он предостерегающий голос Устьянцева.
— Увлекаться — отличительная черта человека, — добродушно ответил Брянов. Но все же остановился. И робот тоже остановился, только быстрее зашевелил усами-антеннами, изучая пространство. Он мог предугадать все, этот механический охранник: опасное скопление электрических зарядов, напряжение грунта, грозящее землетрясением или обвалом, даже готовность всего живого к нападению. Ведь всякая агрессивность выдает себя изменениями биоэнергетических потенциалов.
Было томительно и захватывающе радостно стоять вот так, одному, на поверхности чужой планеты. Ничего не происходило, но он сам был переполнен ожиданием чуда. Эти ощущения первопроходца Брянов не променял бы ни на какие другие.
И вдруг он услышал смех, самый обычный смех, тихий, вроде бы даже стеснительный. Так смеются девушки, уже властно влекомые таинственной силой возраста, но еще боящиеся признаться самим себе в этом влечении.
Рык зверя, треск разряда, рев стихии не испугал бы Брянова так, как этот еле слышный смех. К страшному он был готов, а вот смех словно бы проник куда-то в самое незащищенное и уже оттуда достал затаенное — чувства. Словно по таинственным взаимосвязям подсознания пришло вдруг предощущение неожиданного, предчувствие чего-то.
— Что случилось? — с беспокойством спросила Нина. — Анализаторы…
— Ничего особенного, — перебил ее Брянов. — Смеется кто-то.
— Что?!
— Хихикают, — с деланной злостью сказал Брянов. Он знал себя, знал, что избавиться от душевной паники мог только, если разозлится.
Затем наступила тишина. Брянов прошел еще немного и снова остановился, слушая тишину. Она была какой-то неестественной для большой планеты — ни единого звука, ни ветерка.
А затем эту тишину пронзил еле слышный не то плач, не то стон. Он доносился откуда-то сзади. Брянов оглянулся. Виброгравитрон на своих длинных ногах походил на огромного паука со светящимся брюхом. Стон доносился оттуда, от него.
