А помнишь, майор... | страница 2

После этого гюрза, еще более сократившись, сложилась в кольцо и закрыла глаза.

— Не будем бабе мешать, дадим ей отдохнуть от всех. Пошли.

Люди, тихо ступая, исчезли.

Виктор нередко приходил сюда посмотреть на это небезопасное существо, но ни разу не мог объяснить себе, почему после нескольких минут визита он успокаивался от нервной суеты человеческого дня. Сегодня он был взвинчен, как никогда.

У него, ответственного офицера по гарнизону, в тот предпраздничный авиационный августовский день оставалось еще несколько часов, чтобы подготовить обстоятельный доклад вышестоящему политотделу армии о выполнении его директивы. Уже сутки он нервничал по поводу требования "сверху", не имеющего ни на первый, ни на пятый взгляд никакой логики. По их велению, с сего дня в гарнизонах на видном месте должен был висеть плакат с тремя разделами, звучащими так: "Они перестроились", "Они на пути к перестройке", "Они не перестраиваются"...

Проведя не один час в курилке с народом, три месяца назад вышедшем вместе с ним из Афгана, Виктор отчаянно просил литературной, философской и любой другой помощи для выполнения, мягко говоря, необычного кремлевского указания. Народ, слушая его и говоря совершенно о другом, откровенно попросил:

— Слушай, отстань, а, по-хорошему...

Виктор попытался сам вставить в эти три столбца соответствующие фамилии, исходя из личных наблюдений. В итоге получалось, что любой офицер части имел полное право разместиться сразу в трех вертикалях. Потому как при ближайшем рассмотрении служебной характеристики каждого из однополчан, те сполна отвечали любому из трех пунктов. Не получив вразумительного объяснения и от программы "Время", несмотря на то, что в отношении данного бурного государственного процесса не жалели сотен цветастых слов, он пошел к начальнику штаба, как к конечной инстанции — честно признаваться в своем непрофессионализме.

У входа в штаб угрюмо терлась о перила тощим мосластым задом однорогая корова с прозаической кличкой Зорька. Ее вымя, величиной с грудь манекенщицы, соответствовало ее оскотиненной судьбе. Корова находилась на пенсионном котловом довольствии у прикухонного хозяйства части по причине большой выслуги лет и полного отсутствия всякой выгоды от нее. Зорька была жива только благодаря прошлым заслугам — небывалой плодовитости в молодости.

— Разрешите, тов. полковник?

Капитан Николаев, стоя в дверях, прокручивал в голове суть вопроса. Начав с того, что в гарнизоне на этот час без происшествий, Виктор доложил, за чем пришел. Он не надеялся получить исчерпывающий ответ у этого немолодого офицера, бывшего летчика, которому оставалось дотянуть всего год до необходимых тридцати лет выслуги, и уже два года как нелетавшего. Это был уставший и порядком изношенный человек. За все тридцать лет служебных скитаний по Союзу он был "то со щитом, то на щите". Порой его из поощрения допускали к подарочным крохам продовольствия или к "тринадцатой зарплате", как к жирному кусочку, те, кого он для их личного и спокойного обогащения нередко закрывал своим телом. У него не было ни конечной прописки, ни даже личной плохонькой квартиры, а порой и куска в желудке. Его то пробовали на зуб, то гнули через колено. Однажды молодой лощеный полковник из Москвы не без ехидцы спросил его: