— Вот, гады, меня решили обобрать! Да я в четвертый раз иду за «ленточку»… Меня там мужики ждут, а эти… — все более взвинчивался майор.
После первого стакана все прояснилось. Тот батальон, где майор был командиром; понес ощутимые потери. И он, возвращаясь из отпуска, решил провезти вместо двух положенных по закону бутылок водки — целых шесть! Таможня, естественно, ему «добро» не дала. Вернее, дала бы, но при минус одной бутылке для сержанта-пограничника. Майора это взбеленило. На месте осмотра он принял единственно правильное, как ему показалось, решение: в знак протеста на глазах ошалевшего сержанта четыре бутылки водки майор осилил прямо из горлышка, а две принес в первую попавшуюся на стремительно пьянеющие глаза гостиницу. Вместе с гостиницей его взору попались и новички из Закавказского Военного Округа. Закуска и сотоварищи ревнителю офицерской справедливости нашлись мгновенно. Едва поднявшееся солнце сочувственно заглядывало блестками в их мутноватые стаканы.
Борт на Кабул уходил в полночь. Впереди был весь свободный день. Жгучее солнце — хозяин жаркого Ташкента — ненавязчиво посоветовало мимолетным постояльцам найти на пересылке спасительную тень. И после завтрака Виктор с другом забрались в прохладную курилку, где уже человек тридцать офицеров, видимо, впервые летевшие на войну, с восхищением слушали слегка проспавшегося к полудню майора. Утренний герой, надо отдать ему должное, хоть и немного бахвалясь и рисуясь, все-таки стремился предостеречь новичков от неосторожных на первых порах шагов по чужой земле. Для Виктора майорский урок выживания в горах и пустынях Востока оказался просто Божиим подарком. Офицер щедро делился боевым опытом, за который уже было заплачено русской кровью. Пересыпая серьезный разговор побасенками о том, как провести через таможню водку в грелке или расплавленное мумие на подошвах, ухмылявшийся майор вдруг неожиданно как-то спал с лица и подытожил мертвенным тоном:
— Самое страшное, мужики, на войне — везти домой «ноль-двадцать-первых», так называемый «груз двести». Особенно, если из одного с тобой города.
Шифрованная лексика афганской войны требует пояснения. «Ноль-двадцать-первый» обозначал убитого в бою воина. «Грузом двести» обозначалась перевозка трупов, а вертолет, самолет или даже грузовик, перевозивший этот страшный груз, «романтически» назывался «черным тюльпаном». При этом тяжелораненые в переговорах назывались «двухсотыми», а легкораненые «трехсотыми». Почему тяжелораненые были созвучны на этом птичьем языке покойникам, вряд ли кто может внятно объяснить.
