– Кажется, пахнет чем-то горелым? – спросил Джек, слегка взъерошив ее волосы.
Грейс застонала.
– Понятно. Помочь тебе? Что мне делать?
Он отодвинулся от нее, улыбаясь, его глубоко посаженные темно-синие глаза прищурились.
– Как раз не хватает священника. Пора помолиться.
Ей вспомнилась старая шутка о грехе: евреи придумали его, а католики усовершенствовали. Неужели Джек думает, что согрешит, женившись на католичке? Может, это и останавливает его?
Слева от Джека стояла мебель, условно выделяющая гостиную, – глубокий диван, обтянутый ситцем, старое моррисовское кресло, которое она заново обтянула темно-зеленым вельветом. Джек, направляясь на кухню, стянул с себя плащ и бросил на спинку дивана. Спустя мгновение он, выразительно вращая глазами, рассматривал цыпленка.
В Джеке ей больше всего нравилось то, что он никогда ей не лгал. Если он говорил, что она что-то хорошо написала или что она выглядит великолепно, то она знала: это – правда. С такой же легкостью он говорил ей, что она написала что-то просто ужасное или что она выглядит так, будто не спала десять ночей подряд.
– Я должна тебе признаться, – сказала она. – У меня нет сертификата, подтверждающего, что я хорошая хозяйка.
– Я полюбил тебя не за то, как ты готовишь, – ответил он, закрывая кастрюлю с решительностью человека, забивающего последний гвоздь в крышку гроба.
– Лесть тебе не поможет. Мне хоть бы еще пяток минут почувствовать себя несчастной.
– Можно мне поцеловать твою шейку, пока ты грустишь?
Он наклонился и начал нежно покусывать ей ушко. Его губы оказались потрясающе теплыми, особенно если вспомнить, что она уже давно томилась в ожидании.
– Джек! – Она взглянула наверх, на часы "кот Феликс", которые слегка помахивали хвостом-маятником над раковиной, полной кастрюль и сковородок, которые она так и не вымыла. – Уже почти шесть тридцать. Твои дети появятся здесь с минуты на минуту.
Ей хотелось, чтобы ее слова прозвучали, как слова обычной, вымотанной хозяйки, но внутри у нее все трепетало от ужаса.
Он выпрямился, его голубые глаза посерьезнели.
– Вот что я тебе скажу, – обратился он к ней. – Ты заканчиваешь делать то, что тебе осталось, а я займусь главным блюдом.
– О чем ты говоришь? Ведь времени-то совсем нет!
– Послушай. – Он взял ее за плечи и осторожно повернул к себе лицом. – Я бы без возражений и с большим удовольствием съел даже тушеный картон, если бы это только доставило тебе удовольствие. Но я знаю, сколько времени ты готовилась, чтобы организовать вечер для Ханны и Бена. Не потому, – добавил он строго, – что ты им разонравишься или станешь нравиться меньше, если все пойдет не по твоему плану.
