Мягкое свечение заходящего солнца преломлялось сквозь стекла окон в крыше мансарды и заливало спальню теплым желтоватым светом.
Озаренная этим сиянием, Грейс стояла перед большим – во весь рост – зеркалом и с любопытством рассматривала себя, словно изучая фотографию неизвестного человека. Карие глаза на уже не девичьем лице, по форме напоминающем сердечко и испещренном тоненькими морщинками. Словно смятую тонкую дорогую бумагу открытки ко дню св. Валентина расправили, и она опять стала почти такой же, как и прежде. Темные прямые волосы, едва касавшиеся ее худых плеч, еще не тронуты сединой… А может, я просто не присматривалась повнимательнее? – пронеслось у нее в голове.
Похожа ли она на человека, внушающего симпатию? На женщину, которую можно считать другом? На жену? Мачеху?
Бам-мм, бам-мм…
Внизу, в холле, пробили напольные часы бабушки Клейборн. Грейс всегда слышалось в этих звуках что-то зловещее. Она насчитала шесть ударов. О, Боже, до прихода Джека с его детьми осталось меньше получаса, а она еще не убрала квартиру и даже не поставила кипятить воду для риса!
На секунду ей захотелось позвонить Джеку и сказать, что заболела, что внезапно простудилась. Но нет, из этого ничего не выйдет. Он ведь тут же примчится с пластмассовым судком куриного супа в руках и с лепешками мацы от Лу Зигеля, как в тот раз, когда она действительно простудилась.
Объяснить все ее напряжением и усталостью? Он должен понять. Ведь в конце концов он же ее издатель, и прекрасно знает, по какому сумасшедшему графику она жила из-за этой книги: бесконечные поездки в Вашингтон и обратно, интервью с бывшими сотрудниками и друзьями отца, настоящими и бывшими законодателями, с давнишними бюрократами, словом, со всеми, кто знал Юджина Траскотта. И надо же было случиться, чтобы вдобавок ко всем трудностям, связанным с написанием биографии ее знаменитого отца, кто-то из «Кэдогэна» украдкой заглянул в последний вариант рукописи, и в прессу просочилась информация о причастности сенатора к убийству Неда Эмори. Заметка появилась во вчерашнем утреннем выпуске «Таймс», и с тех пор телефон не умолкал; звонили главным образом репортеры. Джек, хотя и не отрицал рекламного значения этой заметки для придания популярности будущей книге, тем не менее, злился так же, как и она. Выхваченная из контекста, эта история приобрела трагический, сенсационный и, возможно, даже криминальный оттенок.
Но если бы ей удалось отвертеться от этого ужина, то Джек, черт бы его побрал, оказался бы настолько мил, настолько полон сочувствия, что чувство вины не оставило бы ее надолго.
