«Москва, 14 окт. 1963. Дмитревскому.
…трудами и душой налаженное Вами, интересное и полезное для других оказывается выброшенным за борт как пустая бумажка, и нет никакой возможности отстоять его, потому что сражаться с паровым катком или бревном без противотанковой пушки нельзя. Вот тогда получается на душе тоскливо от внезапного понимания, что мир вовсе не так уж хорош, как кажется и как хочется, и, главное, будущее не обещает чудесных превращений…
Все это я пережил не раз за свою длинную научную жизнь и так и не научился не огорчаться и не надеяться на лучшее…»
Содружество в одном человеке ученого и писателя позволяет Ефремову с ясной головой оценивать не только место его собственных произведений в советской литературе и в мировой культуре, но и анализировать как бы со стороны значение их научно-фантастической основы. Он вообще много размышляет о литературной «окружающей среде», её изменчивости и развитии, о фантастике, для которой сделал так много, как никто другой. (Теперь случается, его именем «божатся» и некоторые бывшие его гонители!) Многими мыслями он спешит поделиться со своими ленинградскими друзьми и единомышленниками, так же преданными фантастике, как и он, так же много сделавшими для нее. Нелишне отметить что оба ленинградских адресата Ивана Антоновича по-настоящему любили его и как человека, и как писателя. И ещё как энциклопедиста, научного прогнозиста, историка. Брандис в числе первых выступил с обзором творчества Ефремова. Вместе с Дмитревским они стали и его первыми биографами, выпустив книгу «Через горы времени» (Л., Советский писатель, 1963). Только почти четверть века спустя появилось новое исследование жизни и творчества ученого и писателя — монография П. К. Чудинова «Иван Антонович Ефремов» (М.,Наука, 1987)).
Понимая, что литература мечты должна. опираться на все достижения научного прогнозирования и социологического предвидения — обоснованного и не очень обоснованного, — Иван Антонович и сам, вслед за критиками, пытается проследить возможное влияние на него утопистов. Он ищет произведения, с которыми мог бы сопоставить свою «Туманность…» и с которыми не может не полемизировать. Вот что отмечает писатель в двух письмах Дмитревскому:
«Москва, 1 января 1961.
Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье /он наиболее трезв в суждениях/. На «Андромеду» они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это — почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к «Андромеде» Уэллсовские «Люди как боги» — вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.
