Рад выскочил из квартиры и пошел по весеннему городу, не оглядываясь и не ожидая оклика. Он знал, что оклика не будет, потому не спешил. Тополя развесили прозрачную, едва проклюнувшуюся листву, про которую всегда хотелось сказать «стеклянный дым». Правда, Есенин задолго до него уже назвал так женские волосы… Каждую весну Рад пытается уловить момент, когда прорезавшаяся почка превращается в лист, и каждый раз запаздывает. За день-другой теплого мая зеленый дым внезапно становится взрослой листвой. Тайна такая же непостижимая, как пути, по которым люди встречаются и расходятся.
Рад вынул из кармана Инкин подарок, маленькую плоскую ракушку. Инка говорила: «Послушай, море шумит». И Рад слышал море. Инка говорила: «Послушай, о скалы песок ударяется». И Рад слышал беззвучные посвисты ветра и шорох просыпанной на скалы горсти песку. Инка говорила: «Послушай, через два дома от нас Равеля играют». И Рад слышал повторяющиеся и беспрерывно новые завитки равелевского «Болеро».
— Что ты мне скажешь, бедная раковинка?
Рад сказал это вслух, идущая навстречу девушка в цветастом брючном костюме отшатнулась, перешла на другую сторону улицы. Рад сунул ракушку за ухо — она с тихим чмоком присосалась к виску. Из легкого прибойного гула выделился смущенный Инкин голосок:
— Тебе все-таки плохо без меня? Вы с ней не поладили? Вообще, конечно, это несправедливо. Но я рада…
Рад оглянулся. Улица была пуста. Дунул ветер, наклонившиеся в одну сторону деревья показались странно неподвижными. Как при вспышке молнии.
— Не удивляйся, Рад, это действительно мой голос. Поющие ракушки здесь имеет любой из жителей, мы называем их «шептунами». Ты слышишь меня потому, что хочешь услышать, что сейчас я нужна тебе. Я думаю, что нужна… Извини, это все, что я смогла оставить тебе на память.
— Инка! — закричал Рад.
— Погоди, милый, я объясню. Представляю твою физиономию — несчастную и растерянную. Я бы очень хотела вернуться, Рад. Хотя бы для того, чтоб еще раз тебя поцеловать. Но это невозможно. Слушай.
Я, Рад, преступница. Я хотела доказать всем в нашем времени, что открыла обход Ограничения Лазарева и могу путешествовать в прошлое без опасности на него воздействовать. Ведь если я поселюсь в теле человека, живущего в вашем столетии, я не смогу натворить ничего такого, до чего не дошел бы он сам, собственными мыслями. Даже если я что-нибудь ему внушу, он сделает это своими руками, и будущее останется в стороне.
