— Смешной зверек, — сказал человек из будущего, — никогда таких не видел. Даже в зоариях.
— Разве у вас нет кошек? — удивился я.
— У нас вообще нет домашних животных.
— И собак?
Он промолчал, глядя на улицу, а его далекий мир вдруг показался мне чуточку обедненным. Ни пушистой Кляксы, ни разговорчивого попугая Мишки, ни барбоса Тимура у меня в том мире бы не было. Малость скучновато.
— Почему дома напротив стоят рядом, как стена? — вдруг спросил он.
— Улица, — сказал я.
— А за домами?
— Тоже улица.
— У нас дома в лесу… — проговорил он задумчиво. — Есть города, плавающие в океане. Есть летающие… Но улиц нет.
Он все еще смотрел в окно.
— Маленькие — это автомобили, а большие — автобусы? — спросил он, не оборачиваясь. — Я знаю о них. И движение одноярусное, — усмехнулся он.
— А у вас многоярусное?
— Мы отказались от него лет двести тому назад. Передвигаемся в каплях.
Я не понял.
— Их прозвали так из-за капельной формы. Впрочем, она меняется в зависимости от движения, горизонтального или вертикального. Их очень много. Они висят в воздухе в ожидании седоков. Правильно я говорю?
Теперь я улыбнулся снисходительно и тут же представил себе лес, полный цветных воздушных шаров. Красиво? Не знаю. Что-то вроде парка культуры или ярмарки в пригороде.
Он улыбнулся, видимо уловив мою мысль.
— Они прозрачны, почти невидимы, — пояснил он. — Подзываются и управляются мысленным приказанием. Гравитация, — прибавил он, обернувшись.
— А у вас еще не освоили воздуха?
— Почему? — обиделся я за свой век. — У нас и самолеты есть и вертолеты.
— Самолеты… — о чем-то вспомнив, повторил он, — знаю. Они прилетают звеньями. По ночам. А как вы затемняетесь?
Я опять ничего не понял.
— Зачем?
— Освещенное окно может быть ориентиром для воздушных бомбардировщиков.
— Ты перепутал время, — засмеялся я. — Война окончилась двадцать лет назад.
Он побледнел, именно побледнел, как чем-то очень напуганный человек.
— Окончилась… — пробормотал он. — Значит, у вас послевоенный период?
— Именно.
Мне показалось, что он даже зашатался от горя. Оно было написано у него на лице, видимо не умевшем скрывать эмоций. Потом я услышал шепот:
— Ошибка в наводке… Я так боялся этого. Какие-нибудь пять-шесть танов — и катастрофа!
— Почему катастрофа? — удивился я. — Ты жив и можешь еще вернуться. Да разве так важны в этих масштабах какие-нибудь двадцать лет?
— Ты не знаешь, кто я. Я ресурректор.
Для меня это прозвучало столь же бессмысленно, как если бы он сказал: ретактор, ремиттер или релектор.
