Меж тем Катька, наслушавшись доктора Глинского, шла теперь с Павлом. Децкий слышал, как она говорила:
— А мы с Олегом Михайловичем поехали утром на базар. Не поверишь, Паша, за дрянные абрикосишки просят восемь рублей. И очередь — до ворот. Час угрохали, чуть на поезд не опоздали, даже билеты не успели взять.
— Сэкономили, — скучно ответил Павел. — Все к добру.
Децкий сразу кинул взгляд вперед, на Олега Михайловича, который вещал что-то Даниле и Петру. По жестам его Децкий понял, что он хвалится своей коллекцией оружия. Децкий эту коллекцию однажды осматривал, и сама по себе она интереса в нем не пробудила. Но вот денежный ее эквивалент волновал. Децкий вскоре после осмотра поинтересовался у одного знакомого, о котором знал, что он приторговывает книгами, марками и значками, где можно раздобыть две старые сабли для украшения квартиры и в какую цену они обойдутся. Тому потребовалась неделя, чтобы найти продавца, запросившего, к удивлению Децкого, за свой товар круглую сумму — пятьсот рублей, причем сабли были самые обычные, отечественные, входившие, что Децкий хорошо помнил, в экипировку железнодорожной милиции. У Олега Михайловича же на стенах двухкомнатной квартиры такие сабельки висели густо, но помимо них имелись и явно редкие штуки — был, например, индийский кинжал с рукояткой, как у наручного кастета, была пара сабель шестнадцатого века, были парадные шпаги с камнями, с позолотой, были дуэльные кинжалы с сетчатой гардой. Не зная точной цены, Децкий чувствовал, что стоят эти вещички дорого, и потому причислял Олега Михайловича к людям необычным, в том, разумеется, смысле, что он располагал средствами — мог продавать, мог покупать, знал продавцов, покупателей и посредников, имел свою сферу жизни. Умно, уважаемо, без чудачеств, в отличие от дела брата, выглядело дело Олега Михайловича, не было игрой, сама стоимость коллекции свидетельствовала, что это не игра. И длительная привязанность к нему Катьки подсказывала Децкому, что Олег Михайлович вовсе не глупый романтик, не рядовой сборщик старья, какие есть сейчас в каждом подъезде, а человек напряженной жизни. Децкий сознательно и пригласил Катьку вместе с любовником, чтобы приглядеться к нему, сблизить отношения, заприятельствовать. Даже по внешним данным, не зная силы мозгов, думал Децкий, видно, что Олег Михайлович — не дурак: следит за собой, натренирован, уважает тело. Не то что Адам или его приятельница, специалистка по истлевшим запискам. Белые, чахлые, сутулые, не люди чудища. Вот и Паша такой же становится монстр; тех книги губят, его водочка. И живут, и считаются умными, подумал Децкий, а жить не умеют. Всем наделены, одним обделены — этаким маленьким центриком, который заведует радостями плоти. Атрофировался центрик, лень руками пошевелить. Кто поверит теперь, что Адам занимался борьбой, выступал, побеждал. Вот Данила Григорьевич бегает по утрам и ходит в бассейн, и жена его плавает круглый год, зимой в проруби купается; о Катьке можно подумать, что ей тридцать лет, а ведь сорок; и Петр Петрович — мышь складская — ходит в группу здоровья, гантельки держит; и он сам, Децкий, вечером не плюхается в кресло у телевизора, как Паша, а целый час в прихожей играется двухпудовой гирей, и каждый четверг — сауна, и зимой — лыжи, а сентябрь — в Планерском; Катька дважды ездит на юг: в мае все дела в сторону, бюллетень на десять дней и в Гагры покрыться загаром, а уж отпуск — это само собой. Все нормальные люди так живут.
