Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:
– А чтобы тебе, например, веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой будет то же самое…
– Мразь. Серое мужичье, – сказал Авиценна.
Между кучкой санитаров с автоматами и толпой было метра три неживого пространства.
Непреодолимый барьер.
– Превратили страну в Помойку, а теперь – что? Витаминами вас кормить? – спросил старший.
Санитары поглядывали исподлобья. Как голодные волки. Крикни им только, прикажи – разорвут. Их набирали из фермеров, и они люто ненавидели городских за то, что земля не родит, за то, что сын в армии, за то, что пришлось бросить распаханную отцовскую ферму и перебираться в город на благотворительные подачки.
Милн взял Авиценну за локоть и утянул в задний ряд:
– Не связывайся.
– Ладно, – сказал Авиценна. – Пойдем ужинать.
Грюневальд, стоявший рядом, наклонился к ним:
– Австриец что-то затевает. Весь третий сектор сегодня пропустил тренировку.
– Наплевать, – сказал Авиценна. – Хоть бы они сдохли, шакалы. Ненавижу. Ты-то, Милн, что здесь делаешь?..
И пошел через двор – тощий, нескладный, метя пыль полами стеганого халата.
– Не нравится мне это, – продолжал бубнить Грюневальд. – Ты слышал, Милн, что изменили план запусков?
– А разве изменили?
– Вчера…
– Я иду вне очереди. Меня это не касается. Извини, Грюн, мне пора. – Он догнал Авиценну и насильно повернул его за угол, где была глухая стена. – Слушай, Авиц, постой, что такое преисподняя?
У Авиценны почернели глаза на худощавом горбоносом лице.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – уронил Милн.
– Это старт в ничто, полное уничтожение, оттуда не возвращаются…
Хлопнуло над крышами, зашипело, и в темное небо взлетел красный комок ракеты. За ним – еще один, и еще. Диким воспаленным трехглазием повисли они над Полигоном. Все сразу же исказилось. Хлынул неровный свет. Закричало множество голосов. Побежали какие-то люди – вправо и влево.
– Кажется, финал, – сказал побледневший Авиценна.
Прямо на них выскочил Калигула, окруженный сенаторами. У каждого поверх тоги с пурпурной каймой был накинут короткий тупой автомат.
– Вот и ты, голубчик, давно пора! – сказал запыхавшийся, шлепающий губами Калигула. Выстрелил с пояса. Авиценна выше лба задрал угольные восточные брови, опрокинул лицо: – Ах, вот оно что… Зачем?.. – мягко сел на асфальт, голубая чалма размоталась. Тогда Калигула с размаху ударил его ногой: – Получи, голубчик!.. – Обратил светлые, с кипящей слезой, яростные глаза на Милна: – Проходи, проходи, не задерживайся, филолог!..
