Данный вопрос, судя по всему, подводил под разговором черту.
Вероятно, решение уже было принято.
Марк сказал, с тихим бешенством глядя в тупую мужицкую рожу:
– А Иисус Христос был – кто?
– То есть, как это кто? – удивился Президент. – Христос – это… наш человек… Что ж он, немец, по-твоему, что ли? – Президент хохотнул сильным басом, вероятно, эта мысль показалась ему очень забавной, он даже оглядел присутствующих, как бы приглашая их присоединиться к веселью (охранники на диване с готовностью заулыбались), но вдруг осекся и побагровел – внезапной мучительной стыдной брезгливостью, какой багровеют люди, чрезвычайно болезненно относящиеся к своему авторитету.
Видимо, до него дошло.
Потому что он негромко прихлопнул ладонью по бумагам, лежащим у него на столе, и, вероятно, сдерживая клокочущую внутри ярость, хрипловато произнес:
– Все! Поговорили!..
И сейчас же Павлин, точно идол, с каменным выражением лица выросший слева от Марка, чуть нагнулся к нему и одновременно склонил голову в сторону двери, показывая, что аудиенция окончена.
И охранники, прекратившие возню с пистолетами, тоже насторожились. Для них могла возникнуть сейчас некоторая работа.
Но она не возникла.
Марк – без возражений поднялся и суховато, как равный, кивнул на прощание Президенту.
– Не буду вас больше задерживать, – сказал он. – Очень жаль, что мы не договорились. Но мне кажется, что моей вины в этом нет. Я оставляю вам документы и фотографии, подумайте. Во всяком случае, вы знаете, где меня искать…
Ему мешал говорить какой-то звук, доносящийся с улицы. Что-то похожее на электродрель, только мощнее. Он даже чуть-чуть прищурился, чтобы лучше слышать. Павлин, настойчиво дотрагивающийся до локтя, прошептал ему:
– Господин Арбитман, – судя по всему, уже вторично приглашая к выходу.
А охранники еще больше насторожились. Двое справа даже начали демонстративно подниматься.
Но Марк уже понял, что означает этот нарастающий звук, который слышал, по-видимому, только он один, и поэтому, вытянув руку к окну за спиной Президента, срывающимся детским голосом крикнул:
– Покушение!..
Все происходило, будто во сне.
Окно, на которое он указывал, наверное, метра в четыре шириной, задрапированное по бокам белоснежными сборчатыми шторами, выходило все на ту же площадь, – на унылые в своей обшарпанности хозяйственные дворы, на ржавеющие гаражи, на разнокалиберный частокол уплощенных, покрытых антеннами узких зданий столицы, зябкое осеннее солнце едва поднималось над ними, золотился, чуть скрадывая очертания, утренний редкий туман, серая пелена накапливалась уже вдоль неба, и вдруг из этой пелены, точно градина, выпала тусклая металлическая загогулина и, как бы провалившись сначала почти до земли, стала быстро и неуклонно подниматься оттуда – увеличиваясь на глазах. Показались растопыренные шасси, блестящий на солнце полупрозрачный круг винта.
