Совсем близко. Так близко, как я даже мечтать не смела никогда и ни разу. Я боюсь пошевелиться, боюсь дышать – только бы не разомкнул рук…
А потом все исчезает. Остается темнота и тишина, и в этой темноте я – зеленое пламя, зажженное неведомой рукой. Плоть исчезла, суть обнажена. Я горю, значит, живу, но свет мой не в силах разогнать тьму вокруг меня, только накаляет ее нестерпимо, и я – пламя – дрожу в этой тьме… И осознаю, что совсем рядом со мной другое пламя – синее, как летний полдень, и такое же ослепительное, но не греющее, а лишь разбрасывающее вокруг себя призрачный свет синей лампы.
Я тянусь к этому другому пламени, мы осторожно соприкасаемся краями – и на границе рождается, как новая звезда, ослепительная бирюзовая вспышка, и наше биение уже попадает в такт друг другу. Отдергиваемся и снова касаемся, и вдруг – как вздох – вбираем друг друга одним неодолимым движением, и уже нет ни меня, ни его. Есть Мы – бирюзовая звезда, ослепительная и раскаленная – Свет и Сила слились в одно. И каждое дрожание лучей этой звезды, каждая пульсация света отдаются в нервах немыслимым, невозможным наслаждением, и я вижу его – свою – душу до самого дна, и нерешительность уходит, тает, как лед, заменяясь радостным изумлением… счастье, непредставимое счастье абсолютной открытости, взаимного проникновения двух душ… слов не хватает, да и не нужны слова, мы – единая нервная система…
«Я ждала тебя всю жизнь.»
«Я тебя тоже. Просто не сразу понял, что ты – это ты.»
«А я сразу поняла. Я узнала прикосновение твоего пламени. Мы уже были вместе… давно, далеко…»
«Да, два раза или даже три. Я знаю тебя. Когда-то давно тебя звали рыжей Ирмгарди.»
«А тебя – Ренато Флорентинцем. Ты вторая и лучшая половина моей души.»
«И ты – моей. Ты – жизнь. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой надеждой.»
«Ты – сияние. Нет большего наслаждения, чем делиться с тобой силой.»
…Впоследствии Россиньоль рассказывал, что, когда он вошел в комнату, мы лежали, как были, в одежде, застывшие до такой степени, что можно было бы счесть это оцепенением смерти, если бы сердца наши не бились, как одно, а от лиц и рук не исходило зеленовато-голубое сияние. Он окликнул нас – но мы даже не пошевелились, не разомкнули объятий. Мы были вне времени и пространства – и, низко склонившись перед нами, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
* * *
“Ты, кажется, успела влюбиться во Флетчера.”
“С чего это ты взяла, Нелли?!”
“Просто ты избегаешь называть его по имени, а когда говоришь о нем, то зовешь его «этот изверг»…”
