Говорили, что демоны встречаются лишь в столице и ее окрестностях. В других городах жизнь текла своим чередом, нарушаемая лишь пугающими рассказами, приносимыми беглецами из Тарантии. Возникли слухи, что это Митра наказал аквилонскую столицу. Причин, подвигших обычно снисходительного к людским грехам бога на столь жестокое действие, выдвигалось немало – пороки и гордыня столичных жителей, самоуправство придворной аристократии, не желающей жить по общим законам, ересь, поселившаяся в сердцах аквилонцев. Новые пророки, вознесшиеся на мутной волне всеобщего страха и безнадежности, проповедовали разнообразные учения, обычно бредовые, а зачастую и вовсе попахивающие культом Сета. Кое-кто призывал покориться демонам, дабы умилостивить пославшего их бога. Последователи этой идеи ночью выходили на улицы в белых одеждах, готовые пасть жертвой злобных тварей, а настроенные менее покорно приносили кровавые жертвы в тайных убежищах секты.
Один из пророков, объявивший себя не более не менее как потомком Эпимитриуса, утверждал, что к нему явился сам великий старец и возвестил, что, пока корона Аквилонии принадлежит безродному варвару – не видать аквилонцам спокойной жизни, и будут терзать их всякие демоны и другие напасти, доколе позволяют они властвовать над собой выскочке и бродяге. У этой секты возникло немало сторонников, скорее всего потому, что, если судить по словам пророка, виноваты во всем оказывались не они сами или далекие боги, а их собственный король – значит, с него и надо требовать ответа. Стража не раз пыталась изловить ретивого потомка Эпимитриуса – но он каждый раз успешно ускользал, а вслед стражникам летели камни и слышались проклятия ожесточившихся горожан.
Король Аквилонии был как никогда близок к отчаянию. Верховные жрецы лишь беспомощно разводили руками – они не знали причины обрушившейся на столицу напасти. Вызванные к Конану различные маги и прорицатели, сыпля труднопонятными для простого смертного словами, предлагали выходы один нелепее другого, что приводило киммерийца в еще большую ярость. Просперо настаивал на том, чтобы собрать армию и двинуться в Руазель для повторения попытки – но Конан понимал, что бароны, чье доверие королю сильно пошатнулось, могут не поддержать своего правителя или даже, в худшем случае, повернуть войска против него. Король не мог избавиться от ощущения своей вины в гибели придворных и солдат. Конан метался по своим покоям как раненый лев, не находя нужного выхода. Над дворцом нависло ощущение безысходности…
