– Не знаю, – говорю, разбавляя свою, и без того идиотическую, улыбку насыщенным раствором дебильной наивности. – Я просто домой иду. Я живу тут рядом.
Стражи порядка авторитетно кивают: не зря ведь штамп прописки изучали полторы минуты; начертанный там адрес свидетельствует в мою пользу.
– Значит, ты за ними не шел? – удовлетворенно спрашивает старшина.
– Да не знаю, – пожимаю плечами, – может, и шел. Были впереди какие-то прохожие, но я внимания не обращал…
Менты понимающе переглядываются. Наверное, с самого начала решили, что жалобщикам все примерещилось, и остановили меня только для порядка. Новоиспеченный «дедушка» кивает:
– Ясно. Они решили, что ты за ними следишь, и испугались. Сейчас ведь что творится? В газетах только и пишут про убийства да грабеж… Ты-то чего один так поздно гуляешь?
– Влюбился, – говорю, стыдливо осклабившись. Убойный аргумент.
Мы расстаемся друзьями, и я наконец могу отправляться домой, заботиться о своей оголодавшей и измученной дурацкими переживаниями тушке.
В восточнославянской мифологии древнее название рая и райского мирового древа, у вершины которого обитали птицы и души умерших. Согласно украинскому преданию, ключи от вырия когда-то были у вороны, но та прогневала бога, и ключи передали другой птице.
Их было двое, и порой им казалось, что дела всегда обстояли таким образом. (Память клялась мамой, тельняшку на груди рвала, божилась, будто познакомились они, дескать, всего-то шесть лет назад, но память – дура, сказочница, бесталанная визажистка, ей веры нет.)
Они никогда не называли друг друга по имени: оба полагали, что подобное обращение прозвучит нелепо, как лепет безумца, увлеченного беседой с самим собой. Даже личные местоимения «он», «она» – казались им некоторым излишеством. «Мы» – еще куда ни шло…
Они имели странную власть над людьми и событиями, но не умели повернуть ее себе на пользу, ибо само понятие «пользы» не укладывалось в их головах; стратегические расчеты казались насилием над разумом, а немногочисленные попытки обдумать собственное будущее парализовывали волю. Поэтому они жили одним днем и играли с миром, как младенцы с набором цветных кубиков: любая конструкция, причудливая ли, уродливая ли, возникала лишь для того, чтобы тут же быть разрушенной неловким движением могущественной, но неумелой руки; руинам же всякий раз было суждено чудесное превращение в волшебный лабиринт – впрочем, и это случалось лишь на краткое мгновение.
