На всем горизонте внезапно воцарилась непривычная тишина. Из каждого штрека и квершлага появлялись рудокопы, покончившие на сегодня со своими дневными трудами. И казалось, что в этой внезапно наступившей тишине долгий тяжкий вздох разнесся по опустевшим выработкам.
Рабочие брели, сгорбившись, с трудом волоча ноги; все силы, которые они принесли утром в рудник, были выпиты, высосаны из них до капли. Бурильщики, заложившие запалы, прислушивались, ожидая взрывов. Все они, как правило, работали сдельно. Из четырех рабочих, которые вели одну проходку, двое бурильщиков отвечали за отпалку. Они закладывали от двадцати до двадцати четырех запалов и должны были сообщать, сколько из них взорвалось, чтобы сменщиков, если потребуется, можно было предупредить об опасности.
На рудничном дворе все вынимали огарки из ламп, расшнуровывали башмаки, раскручивали обмотки и, сморкаясь, откашливаясь, бранясь, исполненные угрюмой радости и нетерпения, спешили к главной шахте, чтобы подняться наверх с первой клетью.
— Тише вы, тише, не напирайте! — орал на них заведующий рудничным двором, когда клеть, громыхая, опускалась за ними.
Рудокопы протискивались в клеть; их набилось туда столько, что не одному носу или подбородку грозила участь быть раздавленным о чью-нибудь лампу. Четыре свистка — и клеть ползла наверх, напутствуемая безмятежным возгласом Мак-Рея Весельчака:
— Глядите-ка! Всего на трех шнурочках болтается!
Рудокопы невольно запрокидывали головы, всматриваясь в неясно белевший наверху узкий просвет.
Солнечный свет ослеплял их, когда они вылезали из клети. Многие тут же, как были, в грязной сырой одежде, насквозь пропитанной едкой вонью рудника, валились на землю у самого устья шахты; у них уже не было сил добраться до раздевалки. Но кто помоложе, еще пытался шутить с товарищами из ночной смены.
— Куда это вы собрались, ребятки? Никак в ночную?
— А хорошо бы сейчас пошабашить, а?
— Небось хочется в дневной-то поработать?
Но в раздевалке, скинув мокрую одежду и вступив в борьбу за душ, все понемногу оживали. Первые глотки свежего воздуха действовали живительно, а мысль о кружке пива в соседнем кабачке заставляла кровь быстрее бежать по жилам. Лишь самые отпетые забулдыги, давно покончившие со всякого рода мытьем, пренебрегали душем и только в виде уступки общественному мнению ополаскивали руки и лицо под краном.
И вот в косых лучах заходящего солнца сотни людей, словно потревоженные муравьи, потянулись от рудников и снова разбрелись по голой бесплодной равнине. Одни спешили к остановке трамвая, другие покатили домой на велосипедах, а кое-кто завернул в ближайший кабачок.
