– Нигде, – пробормотала Агата. – Иногда у меня на работе случалась уборка или у какой-нибудь другой служащей… Но это все временно.
– А что она делала, когда не было никакой работы?
– Сидела дома, – вставил Альфред. – Она могла так целыми часами… Просто смотреть в окно и молчать. Известное дело, деревня…
На Жолибож Кортель доехал автобусом. Он был голоден, обеденное время прошло, и он зашел в молочное кафе и съел пережаренную яичницу из трех яиц. Ему захотелось немного выпить, но поблизости не оказалось ни одного заведения, где это можно сделать быстро, у стойки… Огромное здание Дома торговли было полно людей. Кортель забежал в него, но, увидев длинную очередь в продовольственном отделе, тут же вышел и направился мимо театра комедии в сторону восьмого района.
Окольские вышли из-за стола. Это был один из тех домов, редких теперь в Варшаве, в которых с особой тщательностью сохранялось что-либо довоенное: столовый буфет, кресла с высокой спинкой, семейные портреты на стенках.
– Кофе или рюмочку коньяка? – спросила Окольская, полная блондинка, составлявшая прямую противоположность своему мужу, высокому брюнету с продолговатым сухим лицом.
Кортель предпочел коньяк.
– Я не испытываю никаких угрызений совести, – сказал Окольский, наполняя рюмки. – Никаких! – повторил он твердо, – Мы с женой сделали для него все, что было в наших силах.
– Я не верю, что он убил! – выкрикнула Окольская, неся на посеребренном подносе кофе. – Он вообще-то добрый парень, только непослушный и быстро поддающийся влиянию. Вы увидите, все выяснится…
Ее муж махнул рукой.
– Я тоже не верю, что это сделал он. Ваше здоровье, пан инспектор. – Окольский выпил и вытер губы платочком. – Вы сами понимаете, как это для нас страшно. Мы жили для него, у нас ведь никого больше нет. Хотели, чтобы он закончил университет, вырос честным человеком. А он? Почему?… – спросил он с удивлением. – Почему так? – И снова разлил коньяк.
– Нет теперь религиозного воспитания, – сказала мать.
Окольский скривился.
– Ерунда… Я был с ним строг. Это верно. И требователен… В кино – только в награду, никаких сигарет, водки, дурных книжек…
– Он пил и курил, – прошептала Окольская, снова вытирая глаза.
– Ему хорошо жилось… Всегда сыт, в доме согласие, порядок, в четыре обед, в семь ужин, в десять спать. Только по субботам я разрешал ему дольше смотреть телевизор.
– Мой муж, – подхватила Окольская, – любит почти военную дисциплину.
– Говорят, у таких детей бывает плохой пример… У нас такого быть не могло, пан инспектор. Я всегда вбивал Болеку в голову, что нет вещи более святой, чем чужая собственность.
