— Ох, как раз с этой квартирой беда, — вздохнула Галя, — ведь там живет Ира.
И она посмотрела на Люду. Петр немного заволновался — по интеллигентской привычке.
— Ничего, ничего, Петр, — и Галюша сладко опрокинула в себя рюмку с наливочкой. — Люда знает, у нас в доме жильцы все смирные, бывалые, ну, конечно, Мефодий со странностями, но только одна эта семья Вольских не удалась. И как раз наши соседи.
Крик повторился.
— А что за Ира, что за суровая женщина? — спросил Петр.
— Какое! Девочка 13 лет.
— Ого!
— Она кого хошь на себя наведет, хотя сама в малых летах. Я, Люда, скажу, что нарочно своего Мишку в деревню сплавила. А то боюсь: Ирка попортит.
— Хороша! — вставила Люда.
— Да, у нее глаза-то какие, Люд, тяжелые, и опять же безумные, ты сама мне говорила, — ответила Галюша, взглянув на невидимый во тьме клен. — Потом, Зойка, ее мачеха, мне рассказывала, что она крест нательный чей-то украла и оплевала… Ну, зачем это ребенку, она ж не понимает в этом, а так ненавидит крест изнутри. Тут что-то не то!
— Месть за детские крестовые походы. — Рассмеялся Петр.
— И все-таки ее жалко, Ирку, — поправила Галюша.
Опять раздался истерический крик.
— Я б сынка своего и на лето при себе оставила, да боюсь Иркиного разврата. Хоть с квартиры съезжай, — совсем задумалась Галя.
История Иры — по большинству источников — была такова. В тяжелые, послевоенные годы ее мать-одиночка побиралась вместе с ней, с малолетней девочкой, по деревням и городам, где-то в запредельной глуши, в Сибири.
Однажды мать забрела на край маленького города, в какое-то общежитие, на отшибе, где жили рабочие какого-то далекого племени, собранные Бог весть откуда. Хотела мать чего-нибудь попросить у них и сплясала для этого, по своему обыкновению. Но вместо отдачи рабочие эти, убив, съели ее, а про девочку-малютку позабыли. Ели они ее в большой общежитской столовой, сварив предварительно в котле. А забытая девочка ходила между ними, сторонилась и молчала, глядя как они ели.
Потом один рабочий, наевшись, пожалел ее, спрятал, и затем вывел в город. Говорили потом, что девочка все-таки не осознала в точности, что случилось с ее матушкой-плясуньей.
В городе ее приютили добрые люди, потом передали другим людям, потом официально выяснилось, что ее мать съели, и это было записано в закрытой Ириной характеристике, в детском доме. Прочитала как-то эту характеристику бездетная тридцатилетняя женщина Зоя Вольская, сама плясунья и шалунья, застрявшая в сибирском городке проездом из Москвы. И пожалев сиротку, особенно потому, что с ее матерью так обошлись, взяла девочку к себе, в Москву, в дом номер восемь.
