Во все времена внешние силы — реальные или воображаемые — довлели над человеком. К этому век техники добавил ощущение слабости человека по сравнению с машиной, незначительности его в сложных технологических процессах (а значит и его быстрой заменимости, как на конвейере, так и в больших исследовательских коллективах), а также чувство неуверенности — как его личные способности могут быть востребованы во всеобъемлющем производственном процессе.
Однажды в беседе с сотрудниками МИДа я узнал, что самой трудной для них является работа по огромному количеству, как им казалось, необоснованных циркуляров из Вашингтона. У них не было ни времени, ни возможности разбираться во всех перипетиях распоряжений. На всех уровнях номенклатуры сотрудники все меньше способны были судить, когда приказы отдавались ради самих приказов, а когда ради какой-либо задачи. Обширность их организации и сложность отношений в современном мире заставляли их чувствовать себя простыми винтиками в системе, что, как я понял, вызывало у них наибольшую фрустрацию.
Дистанционное управление
Обширность политической и бюрократической системы, громадность современных предприятий порождает еще один момент — дистанцирование. И это вызывает личностную дезинтеграцию, поскольку человек чувствует, что он теряет контроль над своей собственной жизнью, и готов снять с себя ответственность, будучи постоянно ведомым. Сложность массового общества заставляет человека оправдывать свою беспомощность, ведь он не понимает своей роли в сложных политических и производственных процессах. Но этим самооправданием он только уменьшает его доверие к самому себе.
Так многие немцы оправдывали свое незнание об ужасах фашизма: «Ведь я маленький человек, что я мог сделать?»18 Но с реальностью не поспоришь, и такой отказ — просто новый шаг на пути к личностной дезинтеграции, отрицающий то, что всегда было предметом гордости европейца: сохранение независимости перед лицом внешнего давления.
Подобным образом снимали с себя ответственность и работавшие над созданием атомной бомбы, появление которой вызвало сперва гордость за мощь страны и правительства, а затем переросло в чувство тревоги и еще большей беспомощности. В силу чего простой человек еще больше стал надеяться на общество и правительство (и делегировать им еще больше прав), как гарантов его защиты от новой опасности. Началось противостояние между рациональным контролем чувства страха («ничто не спасет от ядерной войны, кроме мирового сотрудничества») и механизмами компенсации, агрессивными по природе, а именно упование на правительство («давайте применим бомбу первым!»).
