Так оно на деле и было. В чистом виде все и игралось.
За пятнадцать минут до начала спектакля Виталик покупал в ларьке две бутылки водки и две бутылки портвейна для исходящего реквизита, одну портвейна он выпивал из горла по дороге на сцену, входя в театр со словами: «Ну вот теперь, блядь, можно и в Петушки. Где этот ебучий Сатана, пусть искушает…»
Дорога перевоплощения Виталика Морозова в Веничку по Петроградке с выпученными глазами от предвкушения высоты творческого полета и с четырьмя бутылками в руках стала притчей во языцех и фирменным знаком спектакля. Но то, что происходило дальше, было гораздо более страшным сценическим экспериментом, как с художественной, так и с человеческой точки зрения.
Это был перформанс не для слабонервных, по вполне понятным причинам притягивающий в ряды зрителей маргиналов со всего города. А в этом городе таковых всегда было немало.
Самое страшное в этом перформансе было то, что даже я – игравший равнозначную главную роль, как и Веня (конечно, только с точки зрения количества слов), этакий символ злого молодого поколения, которое сотрет все на своем пути, – даже я не знал, когда все это закончится и на каком месте пьесы. Впрочем, по законам жанра «перформанс», вполне возможно, так и должно было быть.
Бывали спектакли, когда Виталик выдавал по три раза один и тот же монолог, возвращая действие на одно и то же место под свист и одобряющее улюлюканье публики. Бывали дни, когда он плотно застревал на одном монологе, посылая весь дальнейший ход сюжета далеко и надолго. И вытащить его с этого места было невозможно. Если бы у меня не были готовы для этого специальные приемы.
Виталик мог сблевать в кульминационный момент собственной смерти с шилом в шее, сблевать смачно, в рык, утомленный жарким светом софитов и собственными перемещениями в тяжелом ограниченном пространстве сцены. Это как бы подчеркивало бесполезность и прозаичность жизни данного персонажа в моих глазах и было еще так себе… Но иногда спектакль мог с этого и начаться, особенно в летние месяцы. Тогда режиссер Бак с видом дирижера «Виртуозов Москвы» несся ко мне по закулисному коридору, размахивая руками и с криком: «С ведром! С ведром!!! Первый выход Сатаны с ведром!» И Веня, закончив блевать, освободив зал от случайных зрителей, которым сам же полчаса назад и втюхал билеты, отрывался от ведра и провозглашал: «Все, пиздец! Еду в Петушки!» И оставшийся зритель аплодировал стоя, чем на восьмой—десятой минуте действия мог похвастаться далеко не каждый творческий коллектив. Спектакль сразу получал необходимый драматический градус и верную направленность.
