– Хватит, – прерываю я Дона. Голос мой звучит неожиданно громко, и с соседних столиков на нас удивленно оглядываются. Я сжимаю губы. Вдох на три удара сердца, пауза на один, выдох на шесть.
– Ты стоишь на зыбкой почве, друг Дон, – говорю я спокойно. – Мысль, которая посетила меня в тот день, – ложь. Если бы это было правдой, список открыл бы мне изменение, которое ожидало меня на следующий день. А оно было для меня полной неожиданностью. Если бы это было правдой, кто-то, помимо богов, должен был узнать о моем проступке. А ты – единственный за долгие годы, с кем я говорю о нем так прямо. Я делаю это потому, что вижу, куда ведут твои речи, и боюсь за тебя. Повторяю снова: не совершай моей ошибки и отгони соблазн.
Я пригибаю голову к тарелке и принимаюсь так сосредоточенно поглощать пищу, словно нет на свете занятия важнее. На Дона я не смотрю.
– Ты хороший человек, Тьен, – говорит тот. – Прошу тебя, продолжим разговор после работы. Это очень важно.
Мне хочется заткнуть уши.
Он ждет меня у выхода. Мы молча шагаем по направлению к скверу. Я беспокоен и напряжен, и дыхание мое то и дело учащается.
– Ты хороший человек, Тьен, – вдруг снова говорит Дон, и я вздрагиваю. – Ты мой друг.
Я хочу возразить, но почему-то молчу.
– Ты спас мне жизнь однажды.
Это преувеличение, хочу сказать я, тебе просто не было предначертано умереть в тот день. Если бы меня не оказалось поблизости, прием Хаймлиха применил бы кто-нибудь другой.
– Внимательно вглядись в то, что кажется тебе значимым, и ты увидишь, что природа его иллюзорна, – начинаю я цитировать известное изречение Шатхадевы, но Дон перебивает меня:
– Я буду с тобой очень честен, Тьен, потому что уверен, что ты меня поймешь, и потому что обиняками и хитростью своей цели я не добьюсь.
Голос его хрипл, и мне хочется убежать, рвануть вниз по улице не разбирая дороги, как это сделал сегодня Терри Танг.
– У меня есть женщина, Тьен, – говорит Орех и умолкает.
Я недоуменно выгибаю бровь. У всех есть женщины, кроме священнослужителей и аскетов. На секунду мелькает подозрение, что Дон хочет обсудить со мной какую-нибудь щекотливую мужскую проблему. Но подозрение тут же развеивается.
– Ее зовут Лилли, – продолжает Орех. – Она красива и добра. И ей угрожает опасность.
– О какой опасности ты говоришь? – удивляюсь я, и тут на меня нисходит понимание. Глаза мои лезут на лоб: – Ты попался в ловушку привязанности! – восклицаю я громче, чем надо.
Дон сжимает челюсти. Его лицо становится непроницаемым, как стена.
