Во мраке, окружившем нас после захода Земли, медленно поднимались, приковывая к себе взор, скопления звезд, и вместе с ними, казалось, величественно восходят огромные, испещренные серебряными искрами скопления мрака, похожие на занавесы, за которыми вот-вот должно открыться нечто неведомое. Но эта иллюзия была мне слишком хорошо знакома…
Потом мы некоторое время гуляли по палубе, на которой то наступала темнота, то пробегали полосы сияния — ярко-белого лунного или голубого земного. Над нами словно то поднимались, то опускались гигантские крылья. Анна рассказала о себе. Она попала в экипаж «Геи» вместе с отцом, известным композитором. Как раз сейчас в концертном зале исполнялась его Шестая симфония. Меня удивило, что Анна даже не предложила послушать ее.
— Ах, я ее так хорошо знаю… Ведь отец не смотрит все мои операции, — сказала она с такой серьезностью, что и я не понял, шутит она или нет.
Все же мы поехали на концерт. Когда мы подходили к вестибюлю, облицованному плитками хризопраза, как раз зазвучали высокие финальные ноты, и вскоре слушатели начали выходить из зала. Они по широкому полукругу огибали монументальную скалу из естественной лавы и по белой, почти невидимой в полумраке спиральной лестнице спускались к кустарникам — здесь начинался центральный парк «Геи».
Мы остановились на лестнице, не зная, что делать дальше; мне казалось, что девушке надоело общество неразговорчивого спутника, хотя она добросовестно выполняла роль гида, вполголоса называя проходивших. Больше всего здесь было астрономов и физиков, меньше — техников и совсем не было кибернетиков.
— Автоматы делают за них все, даже слушают концерты, — сказала Анна и засмеялась своей остроте, но смех закончился плохо замаскированным зевком.
Это был уже совершенно недвусмысленный намек, и я пожелал ей спокойной ночи. Она побежала вниз, в полумраке обернулась и еще раз помахала мне рукой. Я остался стоять на площадке. Людей становилось все меньше — вот прошли трое, за ними еще трое, потом какая-то запоздавшая пара… Я собрался уходить, когда в широком, украшенном колоннами вестибюле появилась женщина. Она была одна.
Ее красота была великолепна, ни с чем не сравнима. Овальное лицо, низкие дуги бровей, темные глаза, невозмутимо ясный выпуклый лоб — все это как будто еще не прорисовалось четко, подобно рассвету в летнюю пору. Законченными, хотелось бы сказать — окончательно оформившимися были лишь ее губы, казавшиеся более взрослыми, чем все лицо. В их выражении было нечто, создающее радостное ощущение чего-то легкого, певучего и вместе с тем очень земного. Ее красота изливалась на все, к чему бы она ни приближалась. Подойдя к лестнице, она оперлась белой рукой о шероховатый камень, и мне показалось, будто мертвая глыба на мгновение ожила. Она направлялась ко мне. Ее тяжелые, свободно спадающие волосы отливали всеми оттенками бронзы, золотисто поблескивающей на свету. Когда она подошла совсем близко, я удивился: так она была невысока. У нее были гладкие, четко обрисованные щеки и детская ямочка на подбородке. Подойдя, она заглянула мне в глаза.
