Восьмому из них было всего восемнадцать лет, он был сыном хозяина железа, самого богатого из всех, потому что из железа производились все орудия истребления. Этот властитель умел как никто другой торговать кровью, на его заводах стучали тысячи стальных молотов — для того чтобы в далеких землях перестали биться тысячи живых сердец. А его сын был еще мальчиком, бледным и печальным. Он познал вкус всех плодов земли, всех ядов, возбуждающих расслабленные нервы, и все удовольствия, которые можно получить за золото. Поэтому мир казался ему полным безграничной скуки и в поисках еще не изведанных переживаний он охотно погружался в лабиринты темных философских учений.
Люди стояли неподвижно, подавленные собственным ничтожеством по сравнению с машиной, не пытались вымолвить ни слова и лишь вслушивались в мерный гул, говоривший о том, что чуткий и покорный гигант замер в ожидании. Но вдруг бледный юноша вышел вперед и задал вопрос:
— Зачем мы живем?
Охваченный ужасом, его отец хотел побранить юношу, но не успел открыть рот, как автомат пришел в движение. Лампы начали мигать, свет ослабел, темные стены, казалось, то подступали к ним, то снова отступали; из репродуктора вырвался железный вздох, за ним другой, третий, четвертый, с каждым разом все сильнее. Пол задрожал, с него поднялась пыль, от этих ужасных толчков у присутствующих подкосились ноги. В грозном скрежете и грохоте все бросились к двери, толкаясь и в панике сбивая друг друга с ног: они поняли, что машина смеялась…
Я давно не вспоминал о Петре. Состояние его здоровья не изменилось за двадцать месяцев, какие прошли с момента первой операции. Она спасла ему жизнь — и только. Повреждения мозга приостановили мыслительный процесс. Он не умел ни говорить, ни писать, ни читать и в довершение всего страдал слепотой. Нет, он не был совершенно слеп, он видел, его глаза реагировали на свет, но центр зрения в его мозгу был как бы островом, отделенным от центров памяти, и поэтому Петру был доступен только какой-то невообразимый хаос цветовых пятен и фигур. Совершенно беспомощный, он и передвигался как слепой.
В этом состоянии он оставался до следующей операции, которую мы сделали на второй год полета. После нее началось выздоровление, но тянулось оно очень долго. К нему медленно и с трудом возвращалось нормальное мышление. Он заново учился говорить. По вечерам я занимался с ним. Это требовало много терпения, но я не жалел усилий — результаты занятий их стоили.
