Дерьмо, какое же всё-таки дерьмо. Золотой петушок уже вторую неделю клюёт в темечко — а царь Додон лежит на печи и не чешется. Хотя где тот царь Додон? Это в советское время сводки по основной задаче сразу шли на самый верх, в Политбюро, даже при Горбачёве шли. Тогда ещё ждали, верили, надеялись на что-то. Космос, космос подвёл, Вселенная, боженька не послал нам потока-богатыря… А теперь вот он, вот он, идёт, родимый, да только нет уже той страны, кончен бал, погасли свечи, и неизвестно ещё, в каком состоянии спутник, и зацепит ли зеркало ось потока, и вообще всё ни фига не понятно…
Ладно-ладно. Ничё-ничё. Будет вам и белка, будет и свисток.
Соединённые Штаты Америки, Вашингтон.
— В восемьдесят восьмом советская империя уже была обречена, — Аксель Гомес, PhD, вице-президент «Гуманитарного клуба», правительственный эксперт, специалист по России и постсоветским государствам, многолетний неофициальный сотрудник Ведомства, и — last not least — личный друг действующего Президента страны, заканчивал свою речь. — Советский коммунизм оказался неконкурентоспособным, и в Политбюро это многие понимали. Утопающий хватается за соломинку. В те годы у русских ещё были деньги, и они тратили их на всякие безумные проекты. Это просто очередной безумный проект. В любом случае, придавать слишком большое значение этому вопросу — смешно. Президент со мной полностью согласен.
— Вот как? — подняла бровь Дороти Шоу. — В таком случае, дело плохо. Если уж вы начинаете ссылаться на мнение некомпетентных лиц…
Гомес понял, что опять сказал лишнее, и разозлился ещё сильнее. Ему не нравилась обстановка на этих совещаниях. Слишком много умников, и слишком мало людей по-настоящему толковых.
— Вы хотите сказать, что Президент некомпетентен? — не удержался он от попытки отыграться.
— Разумеется, он некомпетентен — Дороти сладко улыбнулась, — иначе он не был бы лидером нации. Компетентный человек не может быть искренним и уверенным в себе, а это необходимые качества лидера…
Гомес стиснул челюсти. Говоря начистоту, его воротило от всей этой вашингтонской поросли, от бесполых мужчин в пиджаках стального цвета, и особенно от холёных сук в брюках, вроде этой Дороти. Даже её кабинет — огромный, холодный, с подковообразным столом и двумя мониторами для демонстраций — был ему противен. В его собственном кабинете в Нью-Йорке можно было жить: там окна закрывали не жалюзи, а французские шторы, на полу стояли красные кожаные кресла, а стол украшала фотография жены в серебряной рамке и огромная копилка в виде головы бульдога. Здесь же были только пластик и стекло. Пластик и стекло. И дрянной кофе в бумажных стаканчиках.
