Или выбор был? Есть ли вообще у человека выбор в такой ситуации? Разве он выбирает в этот момент с помощью разума? Или действуют только инстинкты, которые у всех разные: один бросается на помощь, рискуя собой, другой отступает. Решения эти бессознательны, и значит… Значит, счетчик не щелкает. Нет выбора — нет щелчка.
Но тогда… Значит, это не могло быть последним решением Парицкого в его жизни! Что-то должно было произойти раньше! Раньше должен был раздаться последний щелчок счетчика, раньше должен был Олег Николаевич принять окончательное решение, а потом — одни инстинкты… как у парализованного, каким он никогда не хотел быть.
— Я решила неправильно? Буданова ждала.
— Вы могли его остановить… до того, как он побежал. Крикнуть. Позвать.
— Это было бы правильно? — настойчиво повторила она.
— Нет, — сказал я.
На лбу Евгении Ниловны выступили капельки пота. Она стояла, пошатываясь, я подхватил ее под руку и отвел на диван. Пружины на этот раз охнули разом, вразнобой.
— Где ваше лекарство? — спросил я.
— Там… на тумбочке.
Я вытащил из пакета пластинку валидола, оторвал таблетку, дрожащими пальцами Евгения Ниловна положила лекарство под язык и затихла, глядя в потолок.
Я сел рядом на стул. Как она жила здесь — одна? Старая женщина. А если приступ? Телефон всегда под рукой — но если боль сильная и не дотянуться?
А я-то? Мне тоже не двадцать, не сорок и даже не пятьдесят. И каждую минуту может… Сколько еще тикать моему счетчику? Сколько решений я еще смогу принять в жизни?
— Идите, Петр Романович, — сказала Буданова слабым голосом. — Вы опоздаете на последний автобус.
— Я не могу сейчас…
— Со мной все будет в порядке, — едва заметно улыбнулась она. — Мой счетчик еще…
— Вы знаете? — вырвалось у меня.
— Не с точностью до дня, конечно.
— Вы знаете… — пробормотал я.
Она хотела кивнуть, но лежа не получилось, голова Евгении Ниловны странно дернулась.
— Не надо, — сказал я. — Полежите спокойно.
Минуту в комнате стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за окнами падают снежинки и ложатся на землю с тихим звоном, будто крохотные осколки хрусталя.
— Не думайте об этом, Петр Романович, — неожиданно произнесла Евгения Ниловна и посмотрела мне в глаза. — Не нужно вам знать. Никому не нужно.
— Я понимаю, — сказал я. — Когда знаешь, начинаешь принимать решения чаще, чем обычно. Да? Приближаешь конец.
— Нет, — сказала она. — То есть, наверное, и поэтому тоже. Но главное в другом. Когда знаешь… Хочешь, чтобы твои последние решения были значительны. Не размениваться на мелочи. И тогда…
