Коля Бабушкин выключил свет, скользнул под одеяло, уткнулся в подушку, ладонью прикрыл ухо. Уснуть бы скорей.
Но не тут-то было. Отстояв свое право выпить, Лешка стал выражаться. Он выражался обстоятельно и длинно. И скверно. И хотя Николаю были давно известны все тому подобные выражения, он испугался за Верочку: ей-то, наверное, еще не все тому подобные выражения известны. Ему сделалось страшно за нее.
— Лешенька, не надо, — умоляюще зашептала Верочка. — Лешенька, тише… Коля услышит.
— А я на него… — Лешка поперхнулся. Должно быть, Верочка зажала ему рот.
— А ты с ним… — снова поперхнулся Лешка.
Опять ему рот зажали.
Потом за стеной стало тихо. Совсем тихо. Неожиданно тихо. И в этой наступившей тишине яростно скрежетнула кровать.
И в этой наступившей тишине так отчетливо проступил шепот:
— Лешенька, не надо… Ты ведь пьяный. Коля Бабушкин рванул подушку себе на голову.
Рванул поверх подушки одеяло. Зарылся. Заснул.
Он лежал, зарывшись головой под подушки, не шевелясь, боясь шевельнуться, чтобы там, за стеной, не знали, что он не спит.
Он спит. Он умер.
Но хоть он и спит, хоть он и умер, а ему все же кое-что слышно. Он услышал, как под его раскладушкой пробежала мышь, как она пискнула, как забралась в блюдце кота Романа. «Да ведь это Маруська». — «Почему… Маруська?» — «Так. Ее Маруськой зовут».
Он услышал, как за стеной, в соседней комнате, тикают часы — светящийся будильник, свадебный подарок.
И как Верочка тихо поцеловала Лешку.
И снова наступила тишина.
Тогда Николай встал, оделся, не зажигая света, нащупал в прихожей свою оленью куртку, свою длинноухую шапку, свои щетинистые лыжи-голицы, отпер дверь и вышел на мороз.
Было очень поздно. Была глубокая ночь.
Дежурная гостиницы спала, зябким клубком свернувшись в кресле. Сперва она, спросонья, даже в толк не могла взять, что от нее нужно Николаю. Зачем он ее тормошит за плечо, Но потом, наверное, догадалась.
Она сладко зевнула и раскрыла журнал приезжающих. Сладко зевнула и взяла у Николая паспорт. Сладко зевнула и выдала ему бумажку.
— А ключ? — спросил Николай.
— Ключ? Там без вас одиннадцать… У них ключ.
В двух просторных, как солдатская казарма, комнатах храпели на разные голоса. Кто с присвистом, кто без. В темноте белела постельная белизна.
Коля Бабушкин нашел свободную койку у самой стены.
И уже, наверное, во сне развесил на батарее портянки.
