– Но наверняка ты когда-то любила дедушку. Ты должна была видеть что-то хорошее в нем, – настаивала я.
– Я видела то, что хотела видеть, – отвечала бабушка. Она становилась упрямой, когда вопрос заходил о деде, но причины этого упрямства я все еще не понимала. В тот день я, наверное, была одержима духом противоречия или храбрости, оттого и пыталась выведать прошлое.
– Grandmere, почему он ушел из дома? Что, из-за пьянства? Я думаю, он перестал бы пить, если бы жил с нами.
Ее глаза быстро блеснули в мою сторону.
– Нет, не только из-за пьянства. – Она помолчала немного. – Хотя это достаточно серьезная причина.
– Значит, из-за того, что он проматывает деньги?
– Игра не самое плохое в этом деле, – резко ответила она, в ее голосе звучало желание прекратить этот разговор, но почему-то я не могла этого сделать.
– Тогда что же, Grandmere? Что он сделал такого ужасного?
Ее лицо потемнело, но затем слегка смягчилось.
– Это между ним и мной, – сказала она. – Тебе не нужно об этом знать. Ты слишком молода, чтобы понять все это, Руби. Если бы ему было предназначено жить с нами… дела обстояли бы по-другому, – заявила бабушка и оставила меня, как всегда, в смятении и расстройстве.
Бабушка Катрин такая сильная и такая мудрая. Почему же она не может ничего сделать, чтобы мы вновь стали семьей? Почему она не может простить дедушку и применить свой дар, чтобы изменить его и чтобы он снова жил с нами? Почему мы не можем быть настоящей семьей?
Неважно, что говорили мне дедушка и другие люди, неважно, что он ругался, пустословил и чудил, – я знала, что дед, живя на болоте, был очень одинок. Немногие посещали его, а дом деда был фактически сараем, стоящим на сваях в шести футах от болота. У дедушки была бочка дождевой воды и бумажные фонари. В доме стояла небольшая печь для топки щепками, хворостом и плавником. По вечерам дед сидел у себя на галерее, играл печальную мелодию на аккордеоне и пил низкосортное виски.
Он не был счастлив по-настоящему, так же как и бабушка. И вот мы возвращались из дома Родригес после изгнания злого духа, но были не в силах прогнать прочь тех злых духов, которые обитали в полумраке нашего дома. Где-то в глубине души я считала свою бабушку Катрин сапожником без сапог. Она могла сделать так много хорошего для других, но помочь себе самой, похоже, была неспособна.
Может, такова судьба знахарки? Может, это цена, которую она должна платить за обладание этим даром?
Станет ли это и моей судьбой: помогать другим, но не себе самой?
