Дамы и господа, следовало бы мне выкрикнуть из моей дверной щели, да не слушайте вы его, это бессмысленно, это вырвано из контекста, вы даже не знаете, о чём он говорит. Но совсем не о том, о чём вы думаете!
– Знаю я вас – я знаю, кто вы такие! Вы являетесь сюда, топаете через мой дом и хотите меня убить, потому что я думаю иначе, чем вы. Так вот, у меня есть для вас новость: я никогда не стану таким, как вы. Никогда. Во веки веков.
И что, разве они убили его после этого? Разве они схватили его, оторвали от пола и швырнули вниз на каменные плиты? Нет. Если разобраться, они проявили долготерпение, достойное удивления. И то сказать, это были солидные, приличные жители нашей улицы, которые всего лишь собирали подписи под петицией против переименования улицы. Они никого не собирались убивать. И уж тем более они никак не могли отвечать за какое-то условное, отвлечённое «человечество».
Это были господин и госпожа Дённинг-хаус, господин Зибер, господин Штравицке, госпожа Шминке и так далее, всё хорошие люди, а никакое не «человечество», и я не верю, что дядя в своих нападках имел в виду именно их.
Скорее всего, просто роковое совпадение. Всё назревало исподволь и давно. И наконец созрело.
– Что вами движет? Разве мораль? Скорее зависть и подлость, а может, это всего лишь несостоятельность? А то и всё вместе!
Дядя уже не говорил – он вещал.
Размахивая руками, он низвергся на три этажа, прямо на почтового рассыльного, на вымощенный плитками пол.
Рассыльный со своим пакетом пострадал не очень серьёзно. Так что хоть это нельзя вменить дяде в вину.
Может быть, дядя просто потерял равновесие.
•••
Я очнулся среди ночи.
Было два или три – не знаю, у меня нет часов.
Дом стоял, погружённый в тишину и тьму, как душа, обращенная внутрь себя, – я чувствовал её. Душа, в наследование которой я вступил.
Я слышал стены, видел глубину и высоту, всё пространство, замкнутое этими стенами. Душа дяди имела печальный облик.
Но никогда не следует впадать в излишнюю сентиментальность. Посреди ночи я вдруг прозрел.
Я встал, вышел из комнаты и поднялся этажом выше. Госпожа Штумпе проснулась и схватилась за свой «тридцать восьмой».
– Если вы меня застрелите, то вам никогда уже не узнать того, что знаю я, – сказал я в полутёмную комнату со своеобразным запахом. То был запах мыла, только ещё более синтетический. – После того как дядя ушёл от нас, а мы даже не смогли воспрепятствовать ему, мы должны спасти хотя бы то, что он оставил нам в этом доме.
