А гранатовая земля Богемии! Ртутный песок цвета киновари из Афганистана!
Но признаюсь, самым экзотичным я нашёл чан, полный гальки из Берлина, – я бы мог поместиться в этом чане. Залез – и ты в Берлине! Удивительное чувство.
Я вижу, мне пора остановиться. Хотя я не успел удостоить вниманием ни богатый гумус тропических регионов, ни красивые ржавые пахотные слои из Свазиленда. Было уже довольно поздно, дядя вскоре должен был вернуться домой, а я не хотел быть застигнутым.
Позднее, столкнувшись с ним на лестничной клетке, я не увидел в нём ничего величественного, что указывало бы на владетеля мира. В своём костюме он всегда казался чересчур худым.
Он приостановился, чтобы извлечь из бумажника десятку, поднял её вверх и спросил:
– Что это?
– Десятка.
* * *
– Две десятки, – быстро сказал я, – одна спереди, другая сзади.
* * *
– Итого, собственно, двадцать марок, – сказал я, глядя на него ясными глазами.
Дядя, удовлетворённый, двинулся дальше.
Эта делегация появилась перед нашей дверью совершенно неожиданно, без предупреждения, без телефонного звонка.
Они уже попытались позвонить в апартаменты Маузеров, потом Хартенбергов, потом Каланке, но безрезультатно, и теперь изо всех сил давили на кнопку Файнгольдов. Фамилия Файнгольд значилась последней в череде оглохших (как кто-то из них несдержанно выразился) жильцов нашего дома. Не понимаю, откуда такое раздражение, – ведь их никто сюда не звал, это им что-то нужно было от дяди, а не дяде от них, в конце концов. В итоге они столкнулись с госпожой Штумпе – уже не в первый раз я имел возможность убедиться, что в этой функции она была непробиваема: госпожа Штумпе, перегородившая собой вход в вестибюль:
– Маузеры, Хартенберги и Каланке все в отъезде. Их нет!
А в это время незваные посетители, которым практически было указано на дверь, с любопытством пялились на звёздчатую стеклянную крышу лестничной клетки и дивились:
– Вся семья Маузер уехала в полном составе?
– Уехали, – твёрдо сказала госпожа Штумпе.
Долгий, напористый взгляд внутрь, в вестибюль.
– А Хартенберги?
– Уехали.
– А Каланке?
– Уехали, уехали, – сказала госпожа Штумпе.
Нет, она здесь просто присматривает за домом, и единственное, что ей известно, это то, что все уехали на похороны в Кенигсберг, бывший Калининград.
Должен сказать, что до сих пор я ещё ни разу не видел госпожу Штумпе столь словоохотливой, я просто любовался ею: спектакль, разыгранный ею, был достоин удивления. Сам я стоял вне поля зрения на лестнице второго этажа и всё слышал.
