Интереснее, чем содержание этих моих выдумок, была их форма. Я не записывала их, но и устными их не назовешь, потому что вслух я их тоже не выговаривала, скорее шептала про себя. Однако нельзя сказать, что они были мысленными – звук играл в них огромную роль, но звук нулевого уровня, вибрация немых струн и внутренний ритм. Единственное, с чем можно сравнить такой звук, – это гул на пустой станции метро в промежутке между поездами. Самый подходящий фон для стимуляции воображения.
Стиль был лихорадочным. Принц лихорадочно сражался со злыми силами, околдовавшими принцессу, дети лихорадочно добывали себе пропитание, летучий человек лихорадочно взмывал в воздух, и лихорадочно сокращались внутренности проглотившей меня лягушки. Эта лихорадочность взвинчивала меня, приводила в экстаз.
Когда после долгих тайных поисков я находила наконец припрятанные сладости, какие-нибудь тянучки или мармеладки, то уединялась в уголке и принималась жадно жевать свою добычу, а в мозгу из-за высокой скорости и интенсивности наслаждения возникали короткие замыкания; биотоки слишком высокого напряжения выбивали пробки, и я нежилась в пьянящей истоме, подхватывавшей меня, как струя горячего гейзера.
Не будь мой отец самым занятым человеком в мире, думаю, я бы гораздо чаще заставала его рыщущим с вороватым видом по кухне в поисках чего-нибудь вкусного, меж тем как ему, неисправимому обжоре, было строжайше запрещено перекусывать в промежутке между трапезами. В тех редких случаях, когда ему все же случалось уступать своей греховной склонности на моих глазах, он обычно быстренько ретировался, стыдливо прихватив что-нибудь ерундовое, вроде ломтя хлеба или горсти орешков.
Папа – мученик, жертва бесконечной гастрономической пытки. Сначала в нем насильно разжигали голод, а потом этот голод стали постоянно подавлять. В детстве – а он был болезненным, хрупким, чувствительным ребенком – его заставляли есть шантажом, играя на его лучших чувствах, так что в конце концов он сам примкнул к своим мучительницам (главной из них была бабушка с материнской стороны) и растянул свой желудок до невероятных размеров.
С ним обошлись жестоко: целенаправленно довели до маниакального чревоугодия и посадили до конца дней на строгую диету. Бедный папа! Что за абсурдная участь: что ни захоти, все нельзя, и так всю жизнь!
Он заглатывает пищу не жуя, с бешеной скоростью и в таком смятении, что, кажется, не получает от этого никакого удовольствия. Поэтому мне странно, когда его называют сибаритом. Полнота его обманчива – на самом деле его постоянно терзает тревога, и он абсолютно не способен наслаждаться мгновением.
