— Закончил МГИМО, а удача мимо, — грустно каламбурю я, подводя итог дипломатической карьеры Сашка, и залпом опрокидываю в себя водку из стаканяры. Ну, думаю, за такие шуточки Сашок мне сейчас врежет. Либо словом, либо делом.
Но нет, молчит Сашок. И не двигается. Сидит рядом и сопит только. То ли рассерженно, то ли обиженно. И вдруг он, насколько знаю, никогда не пивший в жизни ничего крепче «пепси», говорит:
— Налей-ка и мне водки…
Просыпаюсь утром — голова трещит, в груди гармонь играет, коленки адским огнём горят. В общем, аут полный. Воспаление лёгких, обширный ожог третьей степени да ещё похмелье дикое — ставлю себе диагноз. Разлепляю глаза — вижу, Пупсик рядом с постелью на стуле сидит, на меня обеспокоено смотрит.
— Что с вами, Борис Макарович?
— Что-что, — хриплю раздражённо. — Болею я. — И в сердцах добавляю: — А ты, экстрасенс хренов, обещал от всякой напасти оберегать, да слова не держишь.
Глаза у Пупсика квадратными делаются.
— Я не знал… — бормочет, оправдываясь. — Я вас от людей оберегал…
— Не знал он… А ежели я, допустим, в чан с серной кислотой упаду? Там ведь людей нет… Или кирпич мне на голову свалится? — брюзжу. — Ладно, не можешь сам, зови лечилу из соседней квартиры.
— Ну, если так… — обиженно бормочет Пупсик. — Тогда пожалуйста…
Смотрит он мне прямо в глаза, и я мгновенно отключаюсь. Последнее, что помню, так это как веки чуть ли не со звуком «блымсь!» захлопываются. Что шторки в допотопном фотоаппарате.
Просыпаюсь по новой что огурчик. Молоденький, свеженький, пупырчатый. Такое ощущение, будто сутки спал или более. Каждая клеточка тела здоровьем поёт, сознание чистое и светлое, и никакая зараза в лёгких не скребётся.
Бодренько вскакиваю с постели и вижу, что Пупсик всё в той же позе рядом на стуле сидит, но теперь уже не озабоченный, а улыбающийся довольно. И понимаю тогда, что не сутки я спал, а в лучшем случае минуту.
Заинтриговано перевожу взгляд на свои колени, вчера вечером сплошь волдырями бугрящиеся, — ничего. Нормальная кожа, обыкновенная, в меру волосатая. Каковой всегда и была.
— Ну ты могёшь! — восхищаюсь.
Пупсик скромно глаза потупляет, но от удовольствия рдеться начинает. Как посмотрю, нравится ему, когда хвалят.
— Слушай, — неожиданно осеняет меня, — а как же ты сам себя, а? Что, точно так лечить не можешь?
Смуреет пацан, ручкой обречёно отмахивается.
— Нет, Борис Макарович. Это совсем иное… — вздыхает он тяжко и переводит разговор на другие рельсы: — А вы кушать не хотите?
