— Что же это ты, любезный, водочку пить отказался? Нехорошо, милок. Ай, нехорошо!
А сам вилку в руках машинально продолжаю вертеть.
Глядит на меня половой безумными глазами и вдруг вилку замечает.
— Не-ет! — орёт дурным голосом, «ствол» откуда-то выхватывает и без спросу, так, за здорово живёшь, начинает в меня с полутора метров палить.
Я и охнуть не успел. Вижу только вспышки в лицо, да сознание чисто рефлекторно счёт выстрелам ведёт:…пять, шесть…
А затем мрак полный. И тишина. И только откуда-то издалека, словно сквозь вату, Глория Гейнор серафимом заоблачным мне отходную поёт.
Прихожу в себя. Нет, вроде жив. И никаких неприятных ощущений, как ежели бы пуля, скажем, в животе или ноздре застряла. Что он, холостыми палил, что ли?
Зрение после выстрелов в лицо восстанавливается, и вижу, что в ногах у меня половой с мордой расквашенной распростёрся, над ним Сашок склонился, руку ушибленную потирает, а рядом с Сашком Женечка и Валентин застыли. И все на меня обалдело смотрят. Понятно, что все — это кроме полового. Куда там с такой мордой что-либо видеть. В лучшем случае — сны, если пульс ещё есть. И тут замечаю, что не на меня ребята смотрят, а куда-то мне за спину.
Оборачиваюсь. Ни-и-фи-га-се-бе! Шесть дырок от пуль в стене аккурат мой силуэт обрисовали. Не знаю, как кому, а мне этот портрет оченно по душе пришёлся. Хоть и в авангардистском стиле, но лучше чем в реалистическом на памятнике на могилке. Да и сам со стороны посмотреть могу…
— Ну, парень, — басит Женечка за спиной, — в рубашке ты родился…
Сашок неожиданно берёт меня за плечи и начинает во все стороны поворачивать да недоверчиво осматривать. Как Тарас Бульба сынка своего.
— Да, везунчик… — недоумённо тянет он. — В таком случае достань-ка нам хозяина бара из-за стойки. Мы своё уже отработали, теперь на тебя в деле посмотрим.
Пожимаю я плечами, вилку, что до сих пор в руках держу, в карман сую и непринуждённой походкой к стойке направляюсь. Понимаю ребят — они с профессионалами привыкли дело иметь, знают, чего от них ожидать можно. А вот когда полный профан, в штаны наложивший, за стойкой с «дурой» в руках притаился — его действия непредсказуемы. Как в случае с половым, например.
Подхожу я точно по центру стойки и через неё перевешиваюсь. Действительно, бармен по полу распластался, затравленно на проход за стойку вызверился и туда же из «дуры» целится. А «ствол» так в руке пляшет, что выстрели он, скорее попал бы в меня, сбоку стоящего, чем в того, кто в проходе бы нарисовался.
