Вскоре появился папа. Маленький человек в белой сутане быстро вошел в комнату для приемов, следом втекла свита. На какой-то момент у брата Франциска закружилась голова. Но он поборол себя, вспомнив, что дом Аркос грозился сжечь его живьем, если он грохнется в обморок во время аудиенции.
Пилигримы упали на колени. Старик в белом милостивым жестом приказал им подняться. Брат Франциск наконец набрался храбрости и осмотрелся. В храме папа выглядел сверкающим белым пятном среди моря цветов. Здесь же, в приемной, брат Франциск постепенно стал осознавать, что папа отнюдь не девять футов ростом, как об этом говорили легенды язычников. К удивлению монаха, этот хилый старик, отец князей и королей, опора мира, наместник Христа на Земле, выглядел куда менее грозно, чем аббат дом Аркос.
Папа медленно шел вдоль ряда пилигримов, приветствуя каждого. Он обнял одного из епископов, разговаривал с каждым на его родном диалекте или через переводчика, посмеялся над выражением лица монсеньера, которому поручили нести сокола, поприветствовал вождя лесных племен ритуальным жестом его племени и произнес слово на лесном диалекте, которое заставило вождя-пантеру просиять восторженной улыбкой. Папа обратил внимание на свисающую голову лесной пантеры и собственными руками водрузил ее на голову лесного вождя. Тот надулся от гордости и стал осматривать комнату, очевидно, надеясь встретиться взглядом с Его Высочайшей Елейностью, главным слугой, но тот, казалось, растворился в деревянных панелях.
Папа приблизился к брату Франциску.
Ессе Petrus Pontifex.[73]
Вот Петр, первосвященник. Сам Лев XXI, «… коего единый Господь назначил властителем надо всеми странами и царствами, дабы он вырывал с корнем, ослаблял, опустошал, уничтожал, насаждал и возводил, охраняя верующих…» А еще в лице папы Льва монах видел доброжелательную кротость, указывающую, что он был достоин этого сана, более высокого, чем любой иной, дарованный князьями и королями, сана, который давал ему право называться «рабом рабов божьих».
Франциск быстро преклонил колени и поцеловал кольцо рыбака.[74]
Поднявшись, он судорожно сжал за спиной реликвию святого, как бы стыдясь показать ее. Янтарные глаза священника явно ободряли его. Лев говорил в мягкой покровительственной манере. Он питал неприязнь ко всяческой аффектации, считая ее ненужной и обременительной, хотя и использовал иногда в силу обычая при разговорах с посетителями, менее дикими, чем вождь племени пантеры.
