При этом она делала ногами как застоявшаяся лошадка. На коленках почему-то были красные пятна.
– Кто играет городничего? – спросил председатель.
– Городничую, – поправила девица. – Все мужские роли заменены женскими. В спектакле всего трое мужчин: сын городничей, ее муж и унтер-офицерский вдовец.
Он встал из-за стола, подошел к режиссерше и быстро провел туда-сюда пальцем перед ее носом. Дипломантка застыла с широко открытыми глазами. Бородач на цыпочках вернулся на место. После этого комиссия затеяла теоретический спор: является ли эта постановка новаторством или еще чем похуже. Дипломантка продолжала стоять в оцепенении.
– Это все нужно трактовать по Фрейду, – сказала женщина с сигаретой и сбросила пепел на пиджак бородача.
– И госпожу Хлестакову?! И мадам Бобчинскую?! – почти завизжал бородач.
– Либидо, – пожала плечами узкая женщина.
Я не знал, что такое «либидо». Я изнывал от непонимания элементарных для искусства вещей. Я с ненавистью смотрел на красные коленки режиссерши. Вскоре она победоносно ушла. Ее ход был похож на вынос пионерского знамени дружины.
Следующим появился красивый южанин с афишей, на которой было что-то вытиснено арабской вязью. Он тут же начал говорить на своем языке и говорил минут десять не прерываясь.
– Это студент-заочник… – пронеслось по рядам. – Он приехал с переводчиком, но переводчик вчера попал в вытрезвитель. Прямо из ресторана «Баку»… А этот по-русски ни бельмеса!
Южанин между тем деловито продолжал свою речь.
– Товарищ… Гражданин!.. Хватит! Стоп, стоп! – замахал на него руками председатель. – Он откуда? – шепотом спросил он у бородача.
– Из Чечено-Ингушетии.
– Кто видел спектакль? – тяжело спросил председатель.
Последовало общее молчание.
Кто написал… Тьфу! Кто знает язык?
Та же реакция.
– Ну, как называется то, что он поставил? Где дипломная записка?! – вышел из себя председатель.
Ему подали папку с титульным листом, украшенным той же непонятной вязью. Председатель перелистнул несколько страниц и уставился на дипломанта с обреченным видом.
– Как вас зовут? – выдавил он.
– Миригим, – скромно улыбаясь, ответил юноша.
– Идите, Миригим. Идите… Уходите, Миригим! – шаляпинским басом прорычал председатель.
Миригима сдуло.
И вот после этого небольшого инцидента в зал легкой походкой вбежал мой друг, принеся с собой степные ветры Тьмутаракани. Волосы у него на голове игриво извивались. Улыбка была чарующая.
За ним внесли восемнадцать стендов фотографий и афиш. Люди, которые их вносили, были в турецких тюрбанах.
