Тата уже не отпускала в мой адрес шпилек. Она посматривала на меня как-то жалобно. Доконал я ее своей работой. А Инна Ивановна смотрела на меня с восхищением. Теперь я знаю, за что любят мужчин. Их любят за ударный труд.
Не думайте, что поставить две скирды так же легко, как почистить, допустим, пару ботинок. В тот день я едва добрел до конторы, зашел в комнату девушек, а там потерял сознание. Упал в обморок, так сказать. Замечу, что у нас в лаборатории я никогда в обморок не падал. Даже если приходилось вкалывать по первое число.
Когда я очнулся, было уже темно. Я лежал на нарах, а Тата прикладывала мне ко лбу мокрую тряпку. В комнате находились также Люба и Барабыкина. Барабыкина лежала в своем углу, отвернувшись от нас с Татой.
Я приподнял голову и сказал голосом умирающего лебедя:
– Пить…
– Слава Богу! – сказала Тата. – Ожил! Петя, мы так перепугались! Что с тобой?
– Наверное, солнечный удар, – сказал я.
Она подала мне воды в кружке и держала ее, пока я пил. Потом она устроила мою голову поудобнее и принялась нежно шевелить мне волосы на затылке. Ощущение, я вам скажу, небесное. Ее пальчики были будто заряжены электричеством.
– Тата! – сказал я. – Как хорошо!
Люба толкнула Барабыкину в бок и выразительно на нее посмотрела. А потом вышла из комнаты. Инна нехотя повернулась к нам, сделала понимающее, но достаточно кислое лицо, и тоже ушла. Воспитанные у нас женщины!
Я обхватил Тату за шею, притянул к себе и поцеловал в щеку. Без всякой подготовки.
– Действительно, ожил! – сказала Тата. – Наконец.
– Что наконец? – спросил я.
– Я думала, что ты только стихи можешь читать.
– Ага! Значит, ты уже думала на этот счет?
– Петя, какой ты наивный, – с любовью сказала Тата. – А ты правда женат?
– Угу, – промычал я, уткнувшись ей в шею носом. – Правда.
– А чего же ты со мной целуешься? – строго спросила Тата.
– А хочется, – признался я. Это была святая правда.
– Мало ли кому чего хочется, – заметила Тата, отрывая меня от себя.
– Брось, – сказал я. – Я же целуюсь, больше ничего.
Я хотел сказать, что это вполне допустимо. В пределах морального кодекса.
– Знаем мы вас, – опытно сказала Тата. – Где ты воспитывался? Даже целоваться не умеешь.
Ловким движением она поймала мои губы и впилась в них так, будто хотела высосать из меня душу. Такое впечатление, что я прилип к трубе пылесоса. В голове у меня образовался легкий смерч, и мне стало плохо. Вернее, хорошо.
– Старый чемодан, – успел услышать я ее воркование. И снова впал в обморок.
