– Эй! – сказал я громко и погрозил наглецу пальцем.
– Дядя, лови! – Снежок нехотя перелетел из красной распухшей ладони на воротник моего пальто и рассыпался в снежную пыль. Пока он летел, ребенок успел прикурить новую сигарету.
– Что ж ты… – Я пошел на него войной, но паренек, пятясь и строя рожи, скорей-скорей, и пропал в тени ближайшего дома. Из белопенной стены строения, из сумерек на меня выплывала важная лебедь – двойка.
– Такие не проживают, – ответил злой голосок, когда отчаявшись дозвониться, я стоял на площадке у двери и задумчиво теребил звонок. По звуку голос принадлежал ведьме.
«Отопрет или не отопрет?» – подумал я раздраженно.
Все же желтая нитка света проделала стежок по стене, дверь слегка подалась. Ведьмино любопытство оказалось сильнее злости.
– Лашенков. Юрий Давыдович. – Пока дверь не захлопнулась, я пропихивал через тонкую щель крохи информации о клиенте.
Нитка света поблекла, старухе с той стороны стало неинтересно. Она мной насытилась.
– Минутку. – Я сам начинал злиться. Со злостью пришло вдохновение. – Ему перевод на пятнадцать тысяч. Процент по венерианскому займу. Я уполномочен передать.
– Сколько? – Щель на каплю сделалась толще.
– Пятнадцать.
– Деньги с собой? – В голосе за дверью что-то переломилось, мне показалось, он стал моложе и мужественней.
И тут я сделал ошибку.
– Квитанция, – соврал я, думая, что пройдет.
Голос на слово «квитанция» сделался груб, как наждак. Старуха ответила:
– Не проживает.
– Умер, что ли? – спросил я наудачу.
– Утонул.
Дверь закрылась навеки.
Утро выдалось мутное, пропащее, как скисшее молоко, из пулевых дырок над головой по потолку растекалась тревога. Даже зеленый шарф, спасший меня вчера, и ночью упавший с вешалки, казался наростом плесени.
Ночью мне снился мост и оказавшийся Лашенковым Гаврюхин, мосторазводчик. Всю ночь я убегал от него по мосту, мост не хотел кончаться, ноги вязли по щиколотку в размякшей дощатке настила, а внизу по льдистой воде скользили ведьмины волосы.
Проснулся я поздно.
– Привет динозавру коммунистической прессы, – сказал я весьма угрюмо, набрав номер редакторского кабинета Кости. И сразу понял – что-то случилось. По заминке, слабому тактическому покашливанию, и, самое главное, голос был у него растерянный и, чувствовалось, виноватый.
– Миша, понимаешь, такое дело. Равич исчез.
– Как исчез? – Рот наполнился горечью, словно от пережеванной крысы.
– Исчез. Вышел вчера из дому и не вернулся. Жена в панике.
